– Данила прав. – Человек в черной сутане откинул капюшон, и у Елизаветы зарябило в глазах, когда она увидела еще одно сплошь рябое лицо. – Похоже, от удара по голове у Араторна и впрямь отшибло память. С великим трудом мы привели его в сознание, но он чуть не умер, увидав себя в Жальнике. Сейчас он уверен, что ему тринадцать лет, зовут его Петруччио Боско...
– Lei e italiano? – перебила Елизавета, недоверчиво глядя на Араторна. – Di quale citta e? [69] Ты итальянец?
– Sono di Napoli, – буркнул тот, отстраняясь от нее. – Via, signora! Ecco peccato, gran peccato! [70]
Несколько мгновений Елизавета неотрывно смотрела в его испуганные злые глаза, потом со вздохом повернулась к друзьям.
– Это правда. Это невероятная правда! Ему кажется, что он мальчик из Неаполя... и он боится и ненавидит женщин. Наверное, он еще не вступил в Орден, но очень хочет стать примерным монахом. Что же нам с ним делать? С собой тащить?
– В пяти верстах отсюда есть монастырь, – задумчиво сказал Данила. – Хорошо бы его туда отправить. Он нашего бога ненавидел, пусть же грехи замаливает!
– Кому он там нужен, басурман! – проворчал Вайда. – На этом тарабарском наречии там никто и слова не молвит.
Однако рябой неожиданно поддержал Данилу:
– Это была бы самая справедливая месть Ордену! А что до тарабарского наречия, то, я слышал, настоятель того монастыря человек образованный, латынь наверняка знает. Ничего, как-нибудь столкуются! – И он спросил по-итальянски, не желает ли Петруччио Боско сделаться монахом во Всесвятском монастыре.
Глаза Араторна вспыхнули детской радостью, и рябой с Елизаветою вдвоем подробнейшим образом пояснили непонятливому «мальчишке», как дойти до монастыря. После этого рябой увел его за кусты, обменялся одеждою и вернулся к товарищам, а высокая, мрачная, черная фигура скрылась среди деревьев, наконец-то исчезнув – как хотелось верить в это! – и из жизни Елизаветы.
Несколько раз истово перекрестившись, она повернулась к Даниле:
– А как же Кравчук? Того и гляди, в погоню кинется.
Почему-то она не могла спросить об этом у рябого. Эти седые волосы, эти холодноватые голубые глаза будоражили ей душу, наполняли смятением. Но лицо, побитое оспою!.. Нет, ей все мерещится, как всегда, мерещится.
– Не кинется, барыня! – радостно воскликнул Данила. – Господин, – почтительный кивок в сторону рябого, – явился к нему в Араторновом обличье и уверил, что получил секретный приказ немедля отправиться в Санкт-Петербург, прихватив вас с собою.
Елизавета восхищенно захлопала в ладоши.
– А тебя куда подевали? – спросила она, улыбаясь уже успокоенно.
– Как так? – озадачился Данила.
– Тебя Араторн тоже с собою взял? Или другую причину для Кравчука выдумали, чтоб тебе исчезнуть?
– Да какую причину? – не мог понять Данила. – Ушел, да и вся недолга!
– Так-таки ушел? То есть ты в бегах?! – ахнула Елизавета.
Лицо Данилы вытянулось. Он беспомощно водил взглядом по лицам сотоварищей, а не менее растерянные Вайда и рябой тупо глядели друг на друга.
– Ах ты, господи! – стукнул себя по лбу Вайда. – Забыли! Про Данилу-то забыли!
– Гляди, Вайда, не бей себя сильно, а то память тоже отшибет! – расхохоталась Елизавета, но мрачный голос рябого прервал ее смех:
– Мы-то забыли, а вот они, кажется, нет.
Все повернулись в ту сторону, куда он указывал, – и на миг каждому захотелось поверить, что видит страшный сон, не более: через рощицу пробирались вооруженные солдаты, а впереди, тяжело переваливаясь, с обнаженной саблею в руке, спешил Кравчук.
Рябой пришел в себя раньше других. Схватив за руку Елизавету, он ринулся прочь. Рядом бежал Данила, а Вайда что-то замешкался.
Елизавета испуганно позвала его, но цыган, спокойно улыбаясь, махнул рукой:
– Ничего, ничего. Ужо я их обведу вокруг пальца!
Елизавета приготовилась бежать, пока не засекутся ноги, однако, едва первые деревья скрыли их от преследователей, рябой остановился и заставил Елизавету обернуться.
– Погляди-ка, – шепнул он, – предивное будет зрелище!
– Ой, бежимте, барин! – нетерпеливо топтался рядом Данила. – Ой, бежимте, ради Христа, ради боженьки!
– Тш-ш, ты, – шикнул рябой. – Смотри лучше!
Елизавета и Данила, затаив дыхание, всматривались меж деревьев – и видели престранную картину! Вайда лежал подле поваленной полусгнившей березы и старательно драл с нее кору.
– Чудеса! – вскричал один из стражников, выбежавший на поляну. – Цыган сквозь бревно лезет! Бревно трещит, а он лезет!
Служивые стали столбом, глядя на что-то остававшееся невидимым Елизавете, рябому, Даниле – и, очевидно, Кравчуку, потому что его чуть удар не хватил от ярости.
– Черти-дьяволы! – вскричал он, расталкивая ошеломленных стражников. – Да он вас морочит! Цыган возле бревна ползет и кору дерет. Так и ломит ее, вон, глядите сами! Очнитесь же, хватайте его!
Но тщетно пытался он рассеять цыганское наваждение. Стражники так и не тронулись с места, а Вайда, не поднимаясь с земли, вызверился:
– Чего ты тут шумишь, олух! Гляди, сгоришь!
И Кравчук, оглядевшись, в панике ломанул сквозь рощу, бестолково размахивая руками и вопя:
– Пожар! Горим! Пожар!
Следом с криками бежали солдаты.
Ну а Вайда подхватился, стряхнул палую листву и неторопливо приблизился к восхищенным друзьям:
– Все, ребятушки. Пошли. Теперь нам бояться нечего, а путь-то неблизкий.
Елизавета кинулась ему на шею:
– Да как же, Вайда... Как же тебе удалось?!
Цыган ослепительно улыбнулся:
– Слыхала такое словцо: «глаза отводить»? Вот я им глаза и отвел, вокруг пальца обвел.
– Только ли им? – тихо промолвил рябой, и Вайда с раскаянием уставился на него.
– Хасиям, ромалэ! Прости, баро! Совсем из головы вон!