— Сказывают люди, — не спуская глаз с воды, промолвил его отец. — Ты греби давай, да гляди, чтоб мы вешки не прозевали. Не приведи Господь сеть потерять!
— Тять, а за что князь Перуна в воду кинул?
— Да кто ж его знает? Видать, не помогал ему.
— А иным помогал?
— Иным помогал. А то стали бы они вслед ему бежать да кричать «выдыбай, [19] боже, выдыбай».
— А что ж его Бог не покарал-то?
— Ну так вестимо же — Бог милосердый. — Старший из рыбарей перекрестился на уже заметные в светлеющем небе кресты монастыря. — А то, может, и покарал, да мы не ведаем. Отец Амвросий вон сказывал, что дети княжии меж собою посварились так, что и на отца руку подняли, и друг дружку убивать стали. Чем тебе не гнев Божий?
— Ишь ты, — покачал головой мальчонка, пораженный бездной премудрости, уместившейся в голове отца.
— Да-а, — довольный собственной проницательностью, подтвердил тот, — из тех же сыновей и святые Борис с Глебом, в честь коего тебя огольца прозвали. Ну, ты о том отца Амвросия поспрошай, он многими познаниями умудренный, не нам чета.
— Ой, вон сеть, вон! — Мальчишка указал пальцем на маячившие впереди верши.
— Да уж вижу, давай греби правее.
Отец сильным движением погрузил в воду свое весло и… едва не выронил его из рук. Ему почудилось, будто деревянная лопасть ударила обо что-то твердое и упругое. В тот же миг челнок бросило в сторону, и по тихой воде прошла волна, будто от внезапно набежавшего буйного ветра. Затем из воды показалось нечто, изогнувшееся дугой и исчезнувшее в пучине. Более всего нечто походило на спину огромного змия. Потревоженное ударом чудище резко метнулось вперед, насквозь пробило расставленные впереди сети, дважды еще показалось вдали в разбегающихся волнах и исчезло столь же внезапно, сколь и появилось.
— Чур меня, чур! — удерживаясь за перевернутую лодку, в страхе прокричал старший рыбак. — Глебушка, ты как там?
— Здесь я! — жалобно донеслось из кустов. — На берегу уже.
— Как же ты попал туда? — выкрикнул удивленный отец, силясь перевернуть челнок.
— И сам не разберу. Как в воду сверзился, так меня оттель будто выкинуло.
— В недобрый час ты Перуна вспомнил! — Рыбак наконец взобрался в однодревку и, выловив плавающее рядом весло, начал грести к берегу.
— Нечто то сам Перун был? — испуганно поинтересовался малец, когда спустя недолгое время вместе с отцом отогревался у разведенного костра.
— Поди его спроси, — хмуро разглядывая испорченные снасти, бросил рыбарь. — Может, и Перун. А то еще про Волхова слыхал?
— Ага, — зачарованно кивнул малец, — дедко сказывал. У князя Словена, пращура народа тутошнего, сын был, чародей огромадной силы. Так он перекидывался в зверя лютого по прозванию коркодел и многих людей пожирал, а с прочих дань брал. Дедко сказывал, Добрыня Никитич того коркодела порушил.
— Может, порушил, а может, и спугнул только. А то еще, слышь, я когда мальцом вроде тебя был, княжий гридень из варягов мне сказывал, будто змей есть огромен. Он вкруг света в море-окияне лежит, а как ворочается, так подле себя волны поднимает до небес. Вот я и мыслю, коли не он сам то был, так может, из детенышей того змея. Свят, свят, свят!
— С нами крестная сила! — подхватил его сын. — Страшно-то как! И такое ж у нас в Днепре обитает — кому рассказать, не поверят!
— Отцу Амвросию расскажи — он поверит. А другим попусту языком трепать не след. Может статься, и вовсе привиделось нам с перепугу, а то и не змий никакой был, а сом большой. Знаешь, какие сомы порою бывают? И в десять шагов иной раз дорастают.
Мальчонка исподлобья поглядел на отца и мотнул головой.
— Не, тятя, не сом то был.
Отец Амвросий был сведущ в грамоте славянской, ромейской и варяжской, долгие годы жил в Константинополе, исходил Русь вдоль и поперек и за морем бывал не раз, как Хвалынским, так и Варяжским. То ли от безмерного любопытства, коим наделил его Господь, то ли от сознания того, что лет впереди осталось немного, тратить время на сон он полагал делом никчемушным. Когда усталость и дрема смеживали его веки, он укладывался как есть на скамью и торопил призрачные видения уходить прочь, дабы вновь подняться и заняться делом.
На сей раз занятие, порученное записному грамотею самим Великим князем, было столь важным, что отец Амвросий вовсе позабыл об отдыхе и начинал щипать себя за уши и колоть ножом-перочинкой, дабы, как было велено, скоро и точно изложить на выскобленных листах пергамента права великих князей Киевских на дальние заморские земли, именуемые бриттскими. Не единожды престарелый монах снимал с полки тот или иной манускрипт в обтянутом кожей деревянном переплете, разворачивал его и сверял со своими заметками.
«…Было в земле бриттской о ту пору два сильных князя. Один именовался Эдмунд, другой же — Кнут. Хоть и значились они меж собою в дальнем родстве, мира меж ними не было. Кнут был князем чужестранным и в земли бриттские издалека пришел.
Порешили тогда князья меж собою оружною рукой утвердить, кому в той земле единовластно править. Встретились на Оленьем острове, [20] и была меж ними сеча великая. Но сколько меж собой они силами ни мерялись, а ни один другого не одолел. И обнялись тогда князья, и отныне стали друг другу братьями названными, и земли бриттские меж собою разделили честь по чести.
А у князя Эдмунда был зять Одрюк. [21] Пожелал он к Кнуту переметнуться и от него земли тестюшки своего во власть поиметь. Подстерег он Эдмунда в Охсфьорде, [22] напал со спины и зарубил. Затем, захватив сынов княжих, привез их на двор Кнута и выдал с головой.
Опечалился князь Кнут и велел обезглавить бесчестного душегуба. Сыновей же побратима убиенного отправил за море в свои родные земли. Да не взлюбила их злая мачеха Кнутова, оговорила, будто желают сыновья Эдмунда старшого, Эдмунд и Эдвард, Кнута самого жизни лишить и на трон его сесть. И был Кнут вне себя от гнева и повелел, чтоб тайно давали им яд, дабы они никогда не исцелились.
Но один из людей князя пожалел юных княжичей и просил родича своего, ярла Вальгдара, дабы тот отвез их в землю русов, к Великому князю Ярославу Владимировичу.
Великий же князь сей, по всему миру мудростью своей преславный, как в прежние века царь Соломон, с князем Кнутом в родстве был. Сын его Илья Ярославич дочь Кнута Астрид за собою держал. Он все точнехонько вызнал и пенял князю бриттов, что де тот судил не по праву, а по гневу.
Младые же Эдмунд и Эдвард, прозванные Этелингами, что в землях заморских означает „княжичи“, остались при дворе Ярославовом, и были они у Великого князя при сердце его, равные с прочими сыновьями. Те же приемному отцу присягнули землями бриттскими и водами на них, и людьми, и всем, что на земле живет и произрастает. Спустя годы Эдвард взял в жены княжну Агафью, племянницу Ярославову. Братья же Этелинги стали меж первых воинов, и к гробу Господнему ходили, и с Андреем Степановичем, князем угров, что на сестрице их сводной, Анастасии Ярославишне женат был, земли его от злых ворогов мечом забирали.