«Полсотни ступеней», — повинуясь многолетней привычке, сосчитал он. Полсотни ступеней отделяло винный погреб от библиотеки на втором этаже. Однако теперь здесь почему-то не было ни сервированного столика, ни сидевшего за ним полковника Врангеля, ни оставленного при нем жандарма.
«Что за небывальщина?» — удивленно оглядываясь по сторонам, прошептал Лунев. Идущий вслед за ним сотник легонько тронул его за плечо и указал на окно. За стеклом буйной зеленью цвел сад, и пение радостных птиц свидетельствовало о том, что близится время завтрака.
— Господа, — обратился к спутникам Михаил Чарновский, — я вынужден просить вас временно подняться этажом выше. Боюсь, ваш странный вид может удивить прислугу. Впрочем, они здесь уже ко всему привычны. Я оставлю вас на несколько минут, не более. Мне надо переодеться и отдать кое-какие распоряжения.
Лунев еще раз обескураженно оглянулся по сторонам. Еще четверть часа назад в библиотеке не было ни огромного глобуса в резной деревянной чаше, ни золотого петушка, молчаливо сидящего над ним на изукрашенном каменьями насесте.
— Что здесь происходит? — оглянулся он на атаманца.
— Весна, знаете ли. Благодать! Жить хочется!
— Это все гипноз?
— Ну, для гипноза вы слишком четко шурупаете мозгами. Хотите, я вас ущипну?
— Опять вы паясничаете? — с досадой бросил Лунев.
— Ну, как скажете. Только вы подымайтесь, господин полковник. А то неровен час свалитесь, а мне за вас перед государем отвечать.
Дальше вверх по лестнице они шли молча.
— Пройдите сюда. — Сергей указал на простенок между двумя шкафами, освещаемый высоким стрельчатым окном. — Здесь мертвая зона, проверено, снизу нас не увидят, зато мы будем все видеть и слышать.
— Итак, потрудитесь ответить… — резко начал контрразведчик.
— Тружусь, — с тяжелым вздохом кивнул его недавний соратник. — Как вы сами можете видеть, нынче ясное весеннее утро. Специально для вас уточню — ясное весеннее утро 25 мая 1824 года от Рождества Христова.
— Вы издеваетесь?
— С чего бы вдруг?
В этот момент в библиотеку вновь зашел ротмистр Чарновский. Он снова был в безукоризненном конногвардейском мундире. Однако на этот раз времен блаженной памяти императора Александра I. За ним почтительно двигался осанистый распорядитель стола, на ходу читая вслух длинный перечень блюд.
— …Ужин, как вы и велели, готовится на двенадцать персон. Конечно же: мареннские устрицы с лимоном, закуски: масло сливочное, тунец и креветки. Антре: гренадин из говяжьего филе в мадере и филе пулярки с трюфелями. На холодное мусье Фриар обещает приготовить галантин из молодых куропаток; антреме: побеги спаржи, яблоки с мароскином и клубника со сливками.
— Филе пулярки? — задумчиво повторил Чарновский. — Нет. Передай месье Фриару, что я желаю собственноручно приготовить «шартрез-сюрприз а-ля Пари». Мне понадобятся восемь хороших ровных и круглых трюфелей, сотня раковых хвостов… Ну, да что там, он сам знает. Скажи месье, пусть все подготовит, а я управлюсь с делами и спущусь. Да, вот еще что. Там внизу ожидает молодой офицер. Передай Тихону, чтоб звал его.
— Слушаю, ваша милость!
Чарновский устроился поудобнее в кресле и, раскрыв свежий номер «Санкт-Петербургских ведомостей», углубился в чтение. Однако много в том преуспеть ему не удалось. Должно быть, званный ротмистром офицер был весьма скор на ногу.
— Ротмистр Лунев! — едва успел объявить дворецкий, и невысокий стройный мужчина в мундире Лубенского гусарского полка ворвался в библиотеку.
— Это еще что за маскарад? — пробормотал контрразведчик, впиваясь натренированным взглядом в лицо вошедшего.
— Шо, кого-то узнали? — Платон Аристархович метнул на соседа взгляд, полный бессильной ярости. — Да не, я ж так, к слову. Не хотите — не говорите.
— Милостивый государь! — с порога начал гусар.
— Прошу прощения. — Чарновский отложил газету. — Если не ошибаюсь, Иван Александрович?
— Да. — Офицер несколько потерял запал.
— Присаживайтесь, любезнейший. Не желаете ли чего выпить? Жарко ведь на улице, не правда ли?
— Я пришел сюда, барон, поговорить серьезнейшим образом, — усаживаясь в кресло напротив, начал Иван Александрович. — Вчера, не скрою, я изрядно перебрал, и, когда сел играть с вами в карты, не вязал лыка и не ведал, что творю.
— Да, я это заметил.
— Так почему же, черт возьми, вы не отказались играть со мной?
— А как же свобода воли — великий дар Господа?
— Проклятие! Дар Господа! Теперь бы кто еще мне подарил тридцать тысяч серебром вдобавок к этому дару?
Чарновский пожал плечами.
— Мне такие персоны неведомы.
— Я буду с вами прям, как подобает меж офицерами и людьми чести.
— Как же иначе?
— У меня нет такой суммы и вряд ли когда-нибудь будет. Да, у меня имеется небольшое поместье в Киевской губернии, но оно вряд ли сможет покрыть даже половину означенной суммы. К тому же, не скрою, продать его — означает пустить по миру мою супругу и сына, пребывающего еще в колыбели.
— Кажется, вы назвали его Платоном? — делая знак слуге принести вина, небрежно проговорил Чарновский. — Ваше пристрастие к философии весьма похвально.
— Да-а, а откуда вам сие ведомо?
— Да ну, пустяки. Искренне рад за вас. Сын — это всегда хорошо. И это замечательно, что вы печетесь о семье. Жаль только, что вчера вам это не пришло в голову.
— Милостивый государь!
— Ну-ну, не стоит так горячиться! Вы, конечно, можете утверждать, что я намеренно напоил вас, чтобы обчистить в карты. Можете затем храбро пасть на дуэли и тем искупить долг. Вы же за этим сюда пришли?
— Да, — со вздохом сознался Лунев.
— Так вот, все это ни к чему. Нынче мне не нужны эти деньги и, полагаю, в ближайшее десятилетие не понадобятся. Скажу больше, не понадобятся и в этом столетии. Однако, как вы сами понимаете, прощать карточные долги — знак дурного тона. А потому я предлагаю вам такое соглашение: сейчас вы пишете мне расписку, в которой завещаете своему, ну, скажем, внуку, заплатить сей долг без каких бы то ни было процентов.
— Вы, барон, прямо какой-то Мефистофель!
— Это не так, — покачал головой Чарновский. — Но вы представить не можете, насколько близки к истине.
— Оплатить лично вам? — растерянно уточнил гусар.
— Именно мне. Никому другому. В противном случае расписка теряет силу.
— Подписывать кровью? — шепотом спросил ротмистр Лунев.
— Господь с вами! Вот чернила.
Платон Аристархович сделал попытку броситься к перилам галереи, но был удержан железной рукою атаманца.