Остального секретарь не слышал.
— Вы правы, Владимир Григорьевич. Очень хорошо, что со своим мнением вы поспешили ко мне. Распоряжение о помещении вашего подопечного в Лефортово я отменил. Вы и дальше продолжайте курировать его, естественно, координируя со мной все аспекты и нюансы работы. Сейчас ваша задача — помочь датчанину избежать «неминуемого возмездия» и скрыться от следственных органов.
— Но тогда он захочет вновь приступить к выполнению своей миссии.
— Я очень на это надеюсь. А вы, уважаемый Владимир Григорьевич, позаботитесь о том, чтобы спасенный вами доктор увидел то, что мы ему покажем. Не больше и не меньше.
— Это интересно. — Орлинский вцепился в свою бородку.
— Но запомните: в любом случае до того, как вы переправите его благородие за границу, он должен встретиться с бывшим командиром мингрельцев, командармом Шапошниковым, и сообщить ему, что ныне в России, возможно, даже здесь, в Москве, живет, вернее, скрывается, его давняя знакомая и добрая приятельница, жена сослуживца и боевого товарища, генерала Згурского. Наверняка и сам доктор ее хорошо знает.
— Да — да, я видел циркуляр.
— Значит, сможете показать его своему подопечному. Шапошникову должно быть известно, что ОГПУ и НКВД разыскивают Татьяну Михайловну Згурскую и что ей угрожает большая опасность. Пусть он примет самые активные меры, чтобы опередить нас. А у доктора должна иметься возможность беспрепятственно вывезти Татьяну Михайловну за границу.
— Вы хотите ее отпустить?
— Нет. Я хочу, чтобы Шапошников был уверен, что датчанин может это сделать.
Май 1924
«Изотта фраскини» цвета «русский медведь» остановилась у вокзала в тот самый момент, когда парижский экспресс, спустив пар, замеру платформы. Генерал Згурский вышел на перрон и, оглядевшись, увидел спешащего к нему заместителя.
— Ваше превосходительство, — вытянулся в струнку полковник Варрава, — за время вашего отсутствия на вверенном мне объекте…
— Бросьте, бросьте, Георгий Никитич. Не до доклада.
Они направились к автомобилю.
— Разрешите вопрос, Владимир Игнатьевич.
— Разрешаю. Вопросов будет немало.
— Если позволите, что это за история с генералом Брусиловым — приезд, встреча, покушение?
— Я не хотел распространяться в телеграмме, но история необычная. По утверждению подполковника Шведова, ему удалось спастись из Совдепии при помощи некоего крупного чиновника тамошней уголовной полиции Болеслава Орлинского.
— Поляк?
— Отчасти. Под этим именем скрывается бывший статский советник, Владимир Григорьевич Орлов.
— Постойте, я его прекрасно знаю! В то время, когда я возглавлял контрразведывательное бюро Черноморского флота, он был следователем по особо важным делам при Ставке, а потом замначальника контрразведки.
— Я так и полагал, что вы его знаете. Жду вашего мнения о нем.
— Насколько мне известно, в годы гражданской войны он действительно устроился как бы даже не в ЧК и, работая там, сумел вывести из — под расстрела и переправить к нам несколько сотен офицеров.
— Что же, это согласуется с показаниями Шведова. Подполковник утверждает, что Орлов спас его, помог уйти через кордон и, главное, велел передать, что в России действует массовая подпольная организация бывших офицеров императорской армии, а также примкнувших к ним красных командиров. В ней есть люди из НКВД и даже ОГПУ. Военный руководитель подполья — генерал от кавалерии Брусилов. По утверждению Орлова, все действия Алексея Алексеевича были направлены именно на создание этой тайной силы, по сути, внутренней линии в рядах красных.
Полковник Варрава удивленно покачал головой:
— Неужели правда? Пожалуй, слишком красиво, чтобы быть правдой.
— Пожалуй, — согласился Згурский. — Но это еще не все. Шведов сообщил, что генерал Брусилов лично приедет в Прагу — якобы на лечение, что он ищет контакт с представителями РОВС. Согласитесь, Георгий Никитич, это весьма рискованный шаг со стороны человека, имя которого проклинается со всех амвонов русских церквей.
— Как не согласиться!
— Что было дальше — уверен, вы читали в газетах.
— Нелепая случайность? Или коварный умысел.
— Сам теряюсь в догадках, — спускаясь по ступенькам здания вокзала, недовольно сказал Згурский. — На следующий день после идиотской пальбы явился старый приятель Брусилова, генерал Спешнев, к которому довольно загадочным образом попала шифрованная записка от Алексея Алексеевича.
— Почерк?
— Почерк Брусилова. И шифр тот, что использовался для работы с агентурой во время Луцкого прорыва. Теперь у нас на руках письмо Брусилова и, что самое загадочное, — Згурский открыл водительскую дверь автомобиля, — манифест якобы спасшегося брата государя, великого князя Михаила Александровича. Манифест, в котором он отзывает документ, вручающий полноту власти Временному правительству — тот либеральный бред, который большевики называют его отречением. Впрочем, читайте, а я поведу машину. Да, в доказательство прилагался перстень великого князя!
— Невероятно, — углубляясь в чтение, пробормотал Варрава. — Это резко меняет всю расстановку сил.
— Несомненно. Теперь центр борьбы с Советами перемещается отсюда в Россию. Я должен срочно отвезти манифест великому князю Николаю Николаевичу. До моего возвращения прошу никому об этом документе не говорить.
— Можете быть уверены.
Згурский кивнул.
— Но теперь, — продолжал его помощник, — когда Брусилов уехал восвояси, как удостовериться, что все это правда, а не дьявольское коварство ЧК?
— ЧК… Можно подумать, что они продали душу Вельзевулу, и тот в момент научил их искусству тайной войны. Вы меня удивляете, Георгий Никитич. Вряд ли у чекистов больше опыта, чем, скажем, у вас.
— Надеюсь, что так.
— Это очень хорошо, что надеетесь, поскольку я намерен лично направиться в Россию и установить связь с брусиловской организацией.
— Владимир Игнатьевич, да вы с ума сошли!
— Ни в малейшей степени. И поскольку мое психическое состояние не вызывает сомнений, давайте — ка, Георгий Никитич, потрудимся над планом максимально безопасного проникновения на территорию противника и, конечно же, благополучного возвращения.
— Слушаюсь, ваше превосходительство! Но…
— Что «но»?
— Меня смущает перстень. По дошедшим до нас сведениям, полученным следственной комиссией, занимавшейся делом великого князя Михаила Александровича, он вместе со своим секретарем был расстрелян и забросан ветками неподалеку от Перми. Согласен, если дело происходило в спешке, вечером, как значилось в документах комиссии, великого князя могли лишь ранить, что впоследствии позволило ему спастись. Тело его императорского высочества после взятия Перми не было обнаружено. Однако неужели выдумаете, что большевики не обшарили Михаила Александровича и его секретаря до расстрела и не отобрали у них все, сколько — нибудь ценное?