— Не шали, Самурай. — Хозяйка потрепала пса за ухом и вошла в сени.
— Мама! Ой, как хорошо, что ты приехала! — распахнула дверь Ольга. — Я так ждала, так волновалась!
— А вот и Танечка — голубка моя! — Надежда Акимовна, вытирая руки краем передника, устремилась навстречу любимице. — А тут как раз и пирог испекся! С дороги, поди, устала? Сейчас и попотчуем! Оленька, золотце, давай собирай на стол.
Середина мая 1924
— А Петр Федорович где? — поцеловав морщинистую щеку старой кормилицы, спросила Татьяна Михайловна.
— Так улетел, сокол! Днем узелок свой взял и потопал.
— Куда?
— Да кто ж его знает? Может, на станцию, может, еще куда…
— Жаль как! — печально вздохнула Згурская. — А я как раз местечко для него нашла. Глупо получилось — даже не попрощались.
— Ну и что с того? — Надежда Акимовна развела руками. — Жизнь — она такая. Не всякий раз по — писаному случается. Иногда и так вот — запростецки. Ушел, как ветром дунуло. Главное ж не в том, что на пороге не почеломкались, а чтоб в другой раз, встречаясь, добра и здравия пожелать хотелось.
Татьяна Михайловна чуть поморщилась от потока банальностей, но не стала унимать рассуждения хозяйки дома.
— А он, как я поглядела, человек хороший. И рассудительный, и так… Без всяких глупостей в голове. Еще поутру встал, я ему с собой еды положила, и, значит, пошел. Да ты присаживайся, присаживайся к столу, голубушка. Что ж стоишь — то?
— Сейчас, только руки помою.
— И то верно! Что это я, дура старая, совсем затуркалась!
Татьяна Михайловна подошла к рукомойнику, надавила на висящий стержень и, набрав в ладони воду, плеснула налицо. Умом она понимала, что Судаков поступает верно, что где — то далеко его ждет семья. Что и без того она, Згурская, причинила ему столько неприятностей, подвергла стольким опасностям. И его самого, и его жену с дочерью. И все же со стыдом Татьяна ощущала боль и огорчение от расставания, тем более такого.
Она ловила себя на мысли, что все последние дни рядом с хладнокровным, уверенным в себе, сильным мужчиной она и сама чувствовала себя спокойней и уверенней.
«Господи, неужели я к нему испытываю что — то больше, нежели дружеская признательность? — с испугом подумала Татьяна Михайловна. — Нет, не может быть. Не должно и не может быть!»
Она намылила руки бурым куском мыла, ополоснула. Ольга подала полотенце.
— Мама, ты чем — то взволнована?
Татьяна Михайловна покачала головой:
— С Петром Федоровичем нехорошо получилось.
— Честное пионерское, он сам ушел! Ему никто и словом не обмолвился!
— Да, конечно. Пойдем к столу. Завтра утром отправимся в Москву, так что после ужина, будь добра, не засиживайся, сразу ложись спать.
Ела Татьяна Михайловна без особой охоты, все пытаясь разобраться в мыслях и чувствах.
— Да что ж ты не ешь совсем, голубонька? — выдернула ее из размышлений Надежда Акимовна. — Али невкусно?
— Нет, спасибо. Очень вкусно! Просто устала. Москва с непривычки оглушает.
— И то правда. Я туда на Пасху, значит, на ярмарку ездила, так приехала, будто у меня на голове целый день горох толкли! Так, может, спать пойдешь?
— Пожалуй, — согласилась Татьяна Михайловна.
Она встала из — за стола, и тут, сметая все на пути, в комнату влетела перепуганная Ольга.
— Что такое, доченька? — всполошилась Згурская.
— Мам, мне тебе по секрету сказать нужно. — Ольга схватила мать за руку и потащила на крыльцо.
— Ну что еще?
— Мам, я в уборную ходила, там… — она застеснялась, — неподалеку Петр Федорович прячется! Велел тебя позвать. Только чтоб тихо.
— Хорошо, спасибо. — Татьяна Михайловна удивленно поглядела в темноту. — Иди в дом, бабе Наде ничего пока не говори. Я скоро вернусь.
— А может, не идти тебе? — переспросила Ольга. — Он страшный! Как глянет…
— Постыдись! Как ты можешь?! — перебила дочку Татьяна Михайловна и начала спускаться с крыльца.
Возле одинокого деревянного строения до Згурской из кустов бузины донесся сдавленный шепот:
— Вы зайдите! Неровен час кто наблюдает!
— Да кто тут наблюдать может?
— Известно кто. Либо ГПУ, либо НКВД. Для нас что в лоб, что по лбу — все едино. Вы как сами — то добрались?
— Благодарю вас, хорошо. Место в Москве нашла. И вам есть где пока спрятаться.
— Эка оно… В Москву еще попасть надо.
— Я доехала спокойно.
— А я вот — нет. В кассу сунулся, а там мой портрет. И ваш, кстати!
— Местные жители редко берут в кассе билет на Москву. Если контролер идет — ему сразу и платят.
— Кто же знал? Да мне и не на Москву надо было. В общем, загвоздка вышла, Татьяна Михайловна. Осрамился, как последний дурень. На станции в кассе меня признали, потом погоня увязалась.
— Вы их убили? — всплеснула руками Татьяна Михайловна.
— Не стал. Оглушил маленько. Но голову на отсечение даю — теперь здесь вертеж начнется!
— Может, еще обойдется? — с надеждой в голосе спросила Згурская.
— Обойдется! Держи карман шире. Я их повадки знаю. Сейчас и сыск носом землю рыть будет, и топтуны по сторонам в три раза чаще зыркать станут. И гэпэушники лес частым гребнем прочешут.
— Так что же теперь делать? — обескураженно спросила женщина.
— Только, бога ради, не бойтесь! — шикнул на нее Судаков. — А то и меня разом с вами дрожь пробирает. Есть одна задумка — как до столицы добраться. Не абы что, но другой, простите, не имеется. Только местечко нужно близ дороги, где бы до рассвета спрятаться.
— Я знаю такое место! — радостно заговорила Татьяна Михайловна. — Мне когда — то муж показал. Они там в казаков — разбойников играли!
— Надежное ли?
— Очень надежное, Петр Федорович. Когда шоссейную дорогу строили, на пути ручей был. Он как снег тает или при дождях разливается. А так — едва струится. Этот ручей в трубу забрали, и труба под самой дорогой. Вокруг заросло — со стороны не видно. Только если знаешь, где искать — найдешь.
— Хорошо. Стало быть, сейчас и пойдем. Вы пожитки свои берите.
— Я быстро. Только Ольгу соберу…
— Нет, Татьяна Михайловна. Да вы сами подумайте — мы ж с вами не за цветочками — ягодками идем. Дело такое. Может, свезет, а может — не свезет. Ольгу не ищут — на что она кому сдалась? Тут ей безопасней будет! Бабуля ваша толково говорила. Если что, Ольга — внучка ее, на лето приехала. Ежели бог даст, обустроимся, то и заберем.
Татьяна Михайловна промокнула невольно выступившие слезы.