Проснулся я задолго до рассвета. Стояла кромешная тьма и тишина, часы на часовне пробили три. Я взмок от пота, сердце билось учащенно. Ночные кошмары меня не мучили — я вообще не видел снов, — зато одолевал жуткий страх. Несколько глубоких вдохов помогли мне успокоиться. Я встал, выпил воды, опять лег, но тут же ощутил потребность проведать Тео, такую сильную, что ни отмахнуться, ни из головы выбросить. Я сунул голову под холодную воду и с остервенением вытер ее досуха, стараясь взять себя в руки и упорядочить мысли, но ничего не получалось. Меня охватил ужас — не за себя, за Тео. Рассказанная им история бередила сознание, я чувствовал, что, хотя Тео облегчил душу, эта жуткая история еще не закончена, еще предстоят необычные и мрачные события, в которых нет и быть не может никакого смысла.
Я не мог успокоиться. Спустился по темной лестнице и направился прямиком к блоку Тео. Все было тихо. Я приник ухом к двери, напряженно вслушался, но не доносилось ни единого звука. Подождав, я хотел постучать, однако холод пробирал до костей, а на мне был только легкий домашний халат. Я уже повернулся, чтобы уйти, как вдруг подумал, что Тео вполне мог и не запереть дверь: передвигается старец с трудом, и в колледже за ним присматривали. А вот как он позовет на помощь, если заболеет и не сможет добраться до телефона? Страшно даже представить.
Едва я коснулся двери, как услышал приглушенный крик, а следом грохот: что-то упало.
Повернув ручку, я обнаружил, что дверь действительно не заперта, и ринулся в квартиру, повсюду по пути включая свет.
На пороге гостиной лежал Тео в ночной пижаме. Лицо его было слегка перекошено в левую сторону, он словно пытался что-то сказать. В широко раскрытых глазах застыли такой ужас, такой страх, такое потрясенное осознание и узнавание, что мне не забыть их до самого смертного часа. Я опустился на колени и тронул его. Ни дыхания, ни пульса. Тео был мертв. Секунду-другую я считал, что услышанный мною грохот вызвало падение Тео, но потом заметил в нескольких шагах от него венецианскую картину. Струна, которая, как я знал, была крепкой и тугой еще вчера вечером, оказалась цела, крюк на стене — на месте. Ничто не могло сорвать картину со стены, и не она повергла Тео: он упал, не успев дойти до нее.
Как я сознавал, следовало сделать две вещи. Естественно, известить дирекцию, поднять на ноги весь колледж и дать ход обычной в таких случаях процедуре. Но прежде предстояло совершить нечто другое. Страх одолевал до дрожи, но я бы лишился покоя до конца своих дней, если бы не оказал своему старому наставнику эту последнюю услугу. Я должен все выяснить. Подняв картину, я отнес ее в кабинет и, приставив к книжному шкафу, навел лампу.
Затаив дыхание рассматривал я полотно, со страхом предчувствуя свою находку.
Но ничего не нашел, хотя обследовал каждый дюйм холста. Вглядывался во все лица, в толпу, в гондолы, в окна в домах, в уголки едва различимых проулков. Тео не было нигде. Ни единое лицо даже отдаленно не напоминало его. Я увидел юношу — молодого мужа графини и фигуру в белой шелковой маске с султаном из перьев — Клариссу Виго. Однако не обнаружил изображения Тео — слава Богу, слава Богу. Вероятнее всего, он проснулся, почувствовал себя плохо, встал — и его настиг погибельный удар или сердечный приступ. От падения тела сотряслись пол и стены — мужчина он был тучный, — картину тряхнуло, и она тоже упала.
Вновь покрывшись потом, только на сей раз уже от облегчения, я подошел к телефону на рабочем столе Тео и набрал номер ночного дежурного.
Несколько дней прошло в безнадежной печали, утрата Тео изводила меня. Во время похорон часовня колледжа была полна людей и завалена цветами, надгробная речь стала одной из лучших, когда-либо слышанных мною, и все с любовью говорили о нем. Я же не мог избавиться от потрясения, все мои мысли вращались вокруг проведенных с ним последних часов. И только одно вызывало беспокойство. Я убедил себя (в чем совершенно уверен), что смерть Тео никак не связана ни с рассказанной им историей, ни с венецианской картиной и, соответственно, с чем-либо ужасным или необъяснимым. И все же не мог я забыть, какой ужас застыл на мертвом лице старца, забыть страх в его глазах и вытянутые руки. Картина упала, и, пусть этому имелось совершенно здравое объяснение, падение это меня беспокоило.
Кембридж я покинул с тяжелым сердцем. Никогда больше не сидеть мне в той уютной квартирке, не беседовать у огонька со стаканчиком виски в руках, не слушать глубоких суждений Тео по великому множеству тем, его полных юмора отступлений и резких, но не жестоких замечаний о коллегах.
Однако долго предаваться грусти и тревоге я не мог. Меня ждала работа, которой следовало заниматься, и, что еще важнее, Анна. Едва ли не в первую же минуту по прибытии я сообщил Тео, что обручен с Анной Фернлей и мы скоро поженимся. Анна не занималась, как я, средневековой историей Англии, а была адвокатом, представляя своих клиентов в судах высших инстанций, — красивая, изысканная, веселая, моложе меня на несколько лет. Идеальная жена. Тео, пожелав мне всех благ, попросил, чтобы я поскорее привез ее к нему в гости. Я обещал. И вот что получилось. А ведь каждому хочется, чтобы два дорогих ему человека познакомились и тоже полюбили друг друга.
Я, конечно же, сообщил Анне о смерти Тео: причина, по которой задержался дольше, чем предполагал, — и вот теперь, сидя у нее дома после доброго ужина, поведал ей еще и историю о венецианском полотне и старой графине. Внимательно меня выслушав, она улыбнулась:
— Жаль, что не увижусь с твоим наставником: думаю, он мне понравился бы. Зато нисколько не сожалею об этой картине. Рассказанное о ней такая жуть!
— Вообще-то она довольно привлекательна.
— Речь не о живописи… тут ты, наверное, прав. Но вся эта история… — Анна передернула плечами.
— Это сказка. Хорошая, но всего лишь сказка. Тебя она не должна беспокоить.
— Его она беспокоила.
— О, не так уж и сильно. Просто было о чем поговорить за виски у доброго огня в холодную ночь. Забудь об этом. У нас с тобой есть дела посущественнее, и я кое о чем хочу тебя попросить.
С тех самых дней, что мы провели с Тео, и с его внезапной смерти одна мысль не давала мне покоя. Не знаю почему, но мне представлялось очень важным сочетаться браком не на следующий год летом, обстоятельно и неспешно все подготовив и устроив шумную свадьбу, а сделать это прямо сейчас.
— Я понимаю, что поженимся мы тихо-скромно, без слащавых соплей-воплей, и, наверное, тебя это огорчит. Но не хочу сидеть и ждать. Смерть Тео заставила меня осознать: нельзя упускать свое счастье — ведь он, знаешь ли, был человек одинокий. Никакой иной семьи, кроме колледжа в Кембридже. О, он вполне довольствовался этим, но колледж, полный чужих людей, пусть даже и сердечно к нему расположенных, — это все же не жена и не дети.
К моей радости, Анна заявила, что для нее нет никакой беды в отказе от расточительной свадьбы и она готова пожениться тихо-скромно, в кругу семьи и самых близких друзей, как только удастся покончить с формальностями.