Он снова заговорил спустя какое-то время, а заговорив, не мог остановиться; он рассказывал мне очень много о Беатрис, о годах их совместной жизни, поведал трогательные счастливые истории, семейные анекдоты, он развернул передо мной целую панораму семейной жизни; я узнала об их свадьбе, о том, как они купили этот дом, подробности о рождении Роджера и его детстве, об их друзьях, соседях, их лошадях, собаках, вечерах, когда они играли в бридж, обедах, пикниках, поездках в Лондон, рождественских праздниках, днях рождения; он говорил, а я слушала и вдруг обратила внимание на то, что он почти не упоминает о Максиме или о Мэндерли и вообще о чем-либо таком, что могло быть связано с той стороной жизни - и вовсе не из чувства такта, поскольку был слишком погружен в свои мысли и воспоминания о прошлом; он даже вряд ли осознавал мое присутствие, просто можно было предположить, что Мэндерли, молодые годы Беатрис, которые она там провела, ее семья оказали весьма небольшое влияние на его собственную жизнь и его сознание.
Я вспомнила, как в первый раз встретила Беатрис и Джайлса в тот жаркий день в Мэндерли - это было вечность тому назад в иной жизни; я тогда была совсем другим человеком, ребенком, и я видела, как он лежит на спине на солнцепеке после завтрака и храпит, и совершенно искренне недоумевала, почему Беатрис вышла за него замуж, и подумала, что, поскольку Джайлс такой тучный и непривлекательный, к тому же в весьма зрелом возрасте, они явно не могут любить друг друга. Как по-детски наивна и глупа я была, насколько неопытна. Я считала тогда, что полюбить можно только красивого, изысканного, обходительного, умного и обольстительного мужчину, каковым был Максим. Полюбить, встретить ответное чувство и счастливо выйти замуж. Я ничего не знала, ну ровным счетом ничего, и покраснела от счастья, когда подумала об этом. Я знала лишь первую, страстную, ничего не замечающую вокруг любовь, которая скорее походила на увлечение школьницы. Я ничего не знала тогда о любви, которая приходит со временем и с возрастом в процессе совместной повседневной жизни, о любви, которая одолела боль, печаль, страдания и те препятствия, которые легко могли разбить и разрушить ее.
Я чувствовала себя в ту ночь удивительно старой, гораздо старше бедного беспомощного Джайлса, гораздо сильнее и умудреннее. Мне было отчаянно жаль его. Я знала, что в конце концов он так или иначе, пусть спотыкаясь, минует эту полосу, но того, что было, больше не будет, лучшая часть жизни для него позади, она закончилась со смертью Беатрис, к тому же Роджер получил такие увечья после аварии самолета. Хотя, вероятно, тот факт, что его сын скорее всего останется с ним навсегда из-за своей недееспособности, может помочь ему собраться, в чем-то преуспеть и снова получить радость от жизни. Я не могла этого знать. Джайлс вообще не сказал о Роджере ни слова, он думал и говорил только о Беатрис.
Я не имела понятия, как долго мы сидели вместе; я немного плакала, и Джайлс не останавливал меня и плакал сам, даже когда говорил, не пытаясь сдерживаться, и хотя поначалу меня это шокировало, спустя некоторое время я даже стала уважать его за это, меня это трогало, поскольку свидетельствовало о степени его преданности Беатрис и глубине его горя, а также потому, что он принимал меня за близкого человека, перед которым мог Позволить себе так рыдать.
По крайней мере дважды я спрашивала его, не принести ли ему чаю или бренди, но он отказывался, и мы продолжали сидеть среди разбросанных вещей в спальне, в которой к утру делалось все холоднее.
А затем, словно внезапно выйдя из какого-то транса, он оглядел комнату, на его лице отразилось подобие замешательства, словно он не мог понять, как мы оба оказались здесь; достав откуда-то носовой платок, он несколько раз громко высморкался.
- Прости, - сказал он. - Прости меня, голубушка, мне нужно было побыть здесь, я не мог без этого.
- Я знаю, Джайлс. Все в порядке, я понимаю. - Я встала и довольно неуклюже сказала: - Ты знаешь, я тоже очень любила Беатрис.
- Ее все любили. Все. Все люди, друзья. - Он вытер глаза и, подняв голову, добавил: - У нас вообще не было врагов. Если не считать Ребекки.
Я тупо уставилась на Джайлса, поскольку никак не ожидала снова услышать это имя, оно прозвучало странно, как будто слово из другого языка. Ребекка. Слово из другой жизни. Мы никогда его не произносили. Я думаю, оно ни разу не прозвучало из наших уст после той ужасной ночи.
Внезапно появилось ощущение, что в этой тихой комнате осторожно зашевелился давно умерший зверь, о котором я долгие годы не вспоминала, предупреждающе зарычал, породив во мне ощущение страха, но затем снова замолк, а страх оказался всего лишь слабым эхом старого страха, как воспоминание о боли в далеком прошлом.
- Прости, - снова сказал Джайлс, - прости меня, голубушка.
Однако мне было неясно, извинялся ли он по причине того, что упомянул имя Ребекки, или же потому, что я разделила с ним бессонную ночь в минуты его страданий.
- Джайлс, наверное, мне нужно возвратиться к себе, я страшно устала, да и Максим, должно быть, уже проснулся и недоумевает, где я.
- Да, конечно, ты иди. Господи, уже половина пятого... Прости меня... Прости.
- Да нет, ничего, не за что извиняться. В самом деле. Когда я подошла к двери, он сказал:
- Мне хотелось бы, чтобы ты теперь вернулась. Я замешкалась с ответом.
- Старик Джулиан прав, да и Беатрис постоянно так считала. Дьявольски глупо, говорила она, что они так долго вдали, в этом нет необходимости.
- Но мы должны были... мы вынуждены... Джайлс, я не думаю, что Максим вынесет это - вернуться домой, когда... когда Мэндерли больше не существует... И вообще все...
- Вы могли бы купить другой дом... Приезжайте, здесь достаточно места... Нет, нет, вы просто этого не хотите. Мне очень жаль, что она не повидала старину Максима. Она хоть и не любила распространяться о своих чувствах, но скучала по нему. Во время войны она редко говорила об этом, но я знал... Жаль, что она не повидала его.
- Да, - согласилась я. - Мне тоже очень, очень жаль.
Он молчал, уставившись на атласное платье персикового цвета, которое теперь сжимал в руке.
- Джайлс, - сказала я, - я приду и помогу убрать все эти вещи утром. Оставь их сейчас. Думаю, тебе надо попытаться вздремнуть.
Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом и снова уставился на платье.
- Это платье не из тех, которые она обычно носила, она не ходила в шелках, атласах и тому подобном, обычно предпочитала практичные вещи. Джайлс, казалось, не мог оторвать глаз от блестящего, скользкого материала. - Я думаю, платье отдала ей Ребекка.
Едва Джайлс произнес эти слова, в моем мозгу возникла ужасная, поразительно яркая картина: Ребекка, которую я никогда в жизни не видела, высокая, стройная, черноволосая Ребекка, ослепительно красивая, стоит на верхней площадке лестницы в Мэндерли, ее рука опирается на перила, губы растянуты в еле заметной сардонической улыбке, она презрительно смотрит на меня и подзывает к себе, а на ней атласное платье персикового цвета, которое сейчас Джайлс мнет пухлыми, похожими на обрубки пальцами.