Шотландия была уже другой страной.
Мы провели ночь в небольшой гостинице в Дунайге - городке, находящемся ближе других к поместью, которым управлял Фрэнк Кроли. Он позаботился о нашем размещении, полагая, что мы приедем достаточно поздно, устанем и не захотим в тот же день продолжить путешествие; в оставленной для нас записке он сообщал, что заберет нас утром сразу же после завтрака.
На последних милях нашего железнодорожного путешествия дождь кончился, однако дул пронзительный ветер, и мы были рады оказаться в тепле, тем более что хозяйка гостиницы приветствовала нас дружелюбно и в тоже время ненавязчиво. Рядом с нами остановилась еще одна пожилая пара, и мы могли позволить себе расслабиться в старомодных, с высокими потолками комнатах, не опасаясь быть узнанными.
Здесь все казалось незнакомым, как в каком-либо зарубежном отеле, но, в конце концов, я привыкла к этому, привыкла развешивать свою одежду в пустом гардеробе, который использовали другие люди, привыкла осторожно присаживаться на край незнакомой кровати чтобы определить, жесткая она или мягкая, привыкла к безликим ванным и шумящему водопроводу, к слишком тонким или, наоборот, слишком плотным шторам, к выдвижным ящикам, которые приходится открывать рывками. Предстоит всего одна ночь, а потом мы снова остановимся в доме.
Однако, выставляя тапочки рядом с туалетным столиком, я подумала, что мне и этого не хочется, как бы ни приятно было провести время с Фрэнком и познакомиться с его семьей; я сыта по горло гостиничными номерами и домами других людей, мне хочется собственного дома. Мне больше не хочется находиться в изгнании, не иметь своих корней, быть неустроенной, я слишком стара для этого. У меня никогда не было своего дома, если не считать детских лет, но то совсем другое. У меня были только гостиницы да еще, в течение короткого времени, Мэндерли.
Но Мэндерли не был моим домом, я там оставалась гостьей; несмотря на все претензии, никогда ему не принадлежала.
Я ожидала, что спать буду плохо. Слишком много теней затаилось во мне. Я была настороженной и напряженной, почти боялась говорить, опасаясь сказать нечто такое, что может взволновать Максима. Венок не выходил из моей головы, он все время лежал передо мной, безмолвный, белый и красивый, и я вынуждена была смотреть на него, а когда сунула руку в карман, то вздрогнув пришла в ужас, нащупав край карточки. Какая глупость с моей стороны - взять эту карточку, ну почему я не сунула ее в ту кучу, куда садовник свалил засохшие цветы, чтобы ее сожгли вместе с ними?
Лицо женщины также стояло у меня перед глазами. Я вновь и вновь видела блеск узнавания в ее глазах, видела как она наклоняет голову и возбужденно что-то шепчет компаньонке.
Максим был прав. Нам не следовало возвращаться. Все так и останется навсегда - опустошающий страх, ожидание того, что кто-то нас увидит, узнает, заговорит, спросит, нарушит наш покой.
Но он уже нарушен, этот призрачный, хрупкий покой; мы никогда не чувствовали себя в безопасности.
Так я размышляла, сидя напротив Максима в сумрачной столовой гостиницы и чуть позже - наверху. Ветер громыхал створками окон, кажется, такого сильного ветра я не знала много лет. Вы дома, как бы говорил он, но где он, ваш дом? Его нет нигде.
- Бедняжка, ты побледнела от усталости, пережила такое напряжение, а я нисколько тебе не помог. Вел себя как последний эгоист.
Максим обнял меня - любящий, заботливый, настроение у него мгновенно изменилось, как это часто с ним бывало, мрачная раздражительность бесследно улетучилась. Я вдруг поняла, что в самом деле устала, что пребываю в смятении и что у меня болит голова.
Когда я легла, мне показалось, что стены и потолок покачиваются и смещаются, но я знала, что не больна, Что Это °т усталости да еще от чувства глубокого, неподдельного облегчения.
Я спала так, как не спала уже целую неделю, без каких-либо сновидений, а проснувшись, увидела холодное голубое небо и морозное северное утро.
Я нуждалась в сне как ни в чем другом и была уверена, что и на Максима сон подействовал благотворно, настроение у него улучшилось, суровые линии вокруг глаз и рта разгладились; депрессия, которая не покидала меня в течение всего нашего путешествия, ослабела и пропала без следа вместе с исчезновением дождевых облаков.
Фрэнк приехал к десяти часам в старомодном "ленд-ровере", со спаниелями и рыболовными снастями, чтобы отвезти нас в свой дом в Инвераллохе.
- Прошу прощения, - сказал он, открывая дверцы, - боюсь, это может показаться вам допотопным, но мы здесь не стремимся к изыскам.
Я увидела, как он смущенно посмотрел на Максима, одетого, по обыкновению, элегантно, на мою светлую из верблюжьей шерсти юбку. Внутри машины все хорошо вычистили, сиденья были покрыты ковриками.
- Приходится много ездить по пересеченной местности и летом, и зимой, последнее особенно трудно. Нас на несколько недель заносит снегом до и после Рождества. - Говорил об этом Фрэнк спокойно и даже весело, и, глядя на то, как непринужденно он сидит на колесе своего джипа, я окончательно поняла, что он нашел свою нишу в жизни и вполне счастлив, тревоги и заботы прошлого забыты, его связи с Мэндерли окончательно разорваны.
Мы ехали более сорока миль и почти нигде не видели ни одного строения, если не считать домика лесника или охотничьей хижины. Мы карабкались вверх по склонам холмов, ехали по узким разбитым дорогам, вокруг нас поднимались новые холмы, и так было до отдаленной цепи гор. Земля и деревья представляли собой удивительную смесь красок, такой я никогда не видела, лишь тала о подобном; здесь были все оттенки вереска, коневые, темно-фиолетовые торфяники, а горная цепь пали казалась серебристой. Я бросила взгляд на Максима и увидела, что он смотрит вперед и по сторонам с гораздо большим интересом, чем сразу после нашего возвращения. Для него .это тоже было внове, это был другой мир, с которым не связаны никакие воспоминания, и потому он мог здесь раскрыться.
Возможно, подумала я, он пожелает остаться, возможно мы сможем обосноваться здесь и никогда больше не возвращаться за границу, и, глядя вокруг, пыталась определить, подойдет ли нам шотландский пейзаж в качестве родного.
Кажется, я сразу со всей определенностью поняла, что не подойдет, что мы здесь на отдыхе, цель которого - сменить место и обновить впечатления, что это долго продолжаться не может, хотя сегодня все идет великолепно и мы вполне довольны.
День сменился тремя новыми, и шотландская осень превратилась в золотую, голубую и позднюю и шла к зиме. Я не могла даже и мечтать о возвращении в столь счастливое состояние. Максим снова стал молодым и почти весь день напролет дотемна ловил с Фрэнком рыбу, ходил по вересковым пустошам и холмам, по лесам и побережью; он гулял, ездил верхом, охотился, лицо его посвежело от пребывания на воздухе и сияло от удовольствия - поистине это был прежний, веселый Максим, притом даже более беспечный, чем раньше.
Дом Фрэнка, побеленный известью, стоял на склоне, с которого открывался вид на большое озеро. Из верхних окон дома можно было видеть расстилающуюся на много миль водную поверхность, которая менялась десятки раз на день - то она была серебристой и стальной то покрывалась рябью, становилась взбаламученной свинцово-серой и даже красно-черной. Впереди виднелись холмы, между которыми синело небо, вдали темнел остров. Ближний берег был усыпан галькой, на приколе стояли две черные шлюпки. Позади дома склон до самого верха порос вереском. Деревня находилась в восьми милях, никаких соседей поблизости не было. Хозяин имения большую часть времени пребывал за границей, и его очень устраивало, что Фрэнк осуществляет надзор за имением и руководит рассредоточенной по разным местам рабочей силой. Фрэнк и Джанет Кроли вели скромный, здоровый образ жизни, у них были энергичные, крепкие сыновья, которые довольно скоро сменили свою первоначальную сдержанность по отношению к нам на открытость и дружелюбие. Джанет, удивительно молодая женщина, отличалась сообразительностью, проницательным умом и душевностью.