Проходивший мимо официант бросил взгляд на мою пустую чашку, но я отрицательно покачала головой. Я намерена была дождаться Максима. Церковный колокол начал отбивать завершение часа - высокий, тонкий металлический звук; солнце вновь стало выходить из-за облака, длинные тени постепенно обретали контрастность, мне стало теплее, и это улучшило мое настроение. Мальчишки поодаль захлопали в ладоши и закричали от восторга - что-то в грязной луже привело их в восхищение. Я подняла глаза и увидела идущего ко мне Максима, плечи его ссутулились, лицо представляло собой маску, за которой он всегда прятал свои огорчения. В руках у него было распечатанное письмо; сев на легкий металлический стул, он бросил его на стол и щелкнул пальцами официанту энергично и надменно, как давно уже не делал.
Я не узнала почерка. Но затем увидела почтовую марку, протянула руку и накрыла письмо ладонью.
Письмо было от Джайлса. Максим не смотрел на меня, пока я пробегала листок глазами.
"...Нашел ее на полу в спальне... сразу стала функционировать левая сторона... говорит плохо, но немного лучше... узнает меня... частная лечебница... медики не слишком щедры на оптимистические прогнозы... живу надеждой..." Я взглянула на конверт. На нем стояла дата трехнедельной давности. Почта иногда работает безобразно, почтовая связь основательно ухудшилась после войны.
Я сказала:
- Ей, наверное, уже лучше, Максим. Возможно, она уже совсем поправилась. Иначе мы бы что-нибудь услышали.
Он пожал плечами, закурил сигарету.
- Бедняжка Би. Теперь она не сможет кричать так, что слышно в четырех графствах. И охота ей заказана.
- Ну, если ее заставят от всего этого отказаться, то это даже неплохо. Я никогда не считала разумным такое поведение для женщины, которой под шестьдесят.
- Она всех сплачивала. Я ей ни в чем не помогал... Она не заслужила этого. - Максим резко поднялся. - Пойдем.
Он вынул несколько монет, бросил их на стол и двинулся через площадь. Я оглянулась, чтобы хотя бы с помощью улыбки извиниться перед официантом, но он с кем-то разговаривал, стоя к нам спиной. Не знаю, почему мне казалось столь важным извиниться перед ним. Я поскользнулась на булыжной мостовой и бросилась догонять Максима.
Мальчишки перестали возиться и, сидя на корточках, прислонив друг к другу головы, затихли.
Максим направился в сторону тропинки, которая шла вдоль озера.
- Максим! - Я догнала его, дотронулась до руки. Подул ветер, вода в озере подернулась рябью. - Она наверняка поправилась к этому времени... Я уверена. Можно попробовать позвонить Джайлсу сегодня вечером, правда ведь? Но мы бы уже что-то услышали... он просто хотел, чтобы ты знал... Так досадно, что письмо задержалось! Может, он еще одно написал, хотя ты же знаешь, что Джайлс не любит писать, они оба не любят.
Это было правдой. Все эти годы мы изредка получали короткие дежурные письма, написанные крупным, как у девочки, почерком Беатрис, в которых было мало информации, иногда сообщалось о соседях, поездках в Лондон, о войне, затемнении, эвакуированных, нехватке того или другого, о курах, лошадях, очень деликатно, осторожно -' о семейных делах и ничего о прошлом. Поскольку мы переезжали с места на место и затем, после войны; приехали сюда, письма адресовались до востребования, приходили один-два раза в год и безнадежно опаздывали. Отвечала на письма я - столь же осторожно и -высокопарно, таким же неоформившимся почерком, как и Беатрис, стесняясь тривиальности и незначительности сообщаемых новостей. Поскольку Беатрис никогда не ссылалась на мои письма, я не имела понятия, доходили ли они до них.
- Прошу тебя, не надо так тревожиться. Я понимаю, что удар - неприятная вещь и это для нее будет очень тяжело, она привыкла быть активной, не может сидеть на месте, оставаться дома. Она вряд ли изменилась. - Я увидела нечто вроде былой улыбки на его лице и поняла, что он что-то вспомнил. - Но ведь такое случается нередко. И многие после этого возвращаются к нормальной жизни.
Мы стояли и смотрели на пустынную, стального цвета гладь озера, окруженного деревьями и гравийной дорожкой. Я слышала саму себя, слышала, как без умолку болтаю, пытаясь успокоить Максима. И конечно же, я была не в силах этого сделать. Ибо думал он не только о Беатрис. Письмо, почтовая марка, почерк Джайлса, адрес на верху листка - все это подталкивало к размышлениям и воспоминаниям. Я хотела бы избавить и оберечь его от переживаний, но это было бы неправильно - прятать от него письма; даже если бы мне это удалось, это было бы обманом, а между нами не было лжи, во всяком случае по существенным вопросам, и, кроме того, я не могла вести себя так, будто у него нет сестры, нет семьи, нет никого, кроме меня.
Именно Беатрис вела наши дела с того момента, как мы уехали, подписывала бумаги, принимала решения; Беатрис и первые два-три года Фрэнк Кроли. Максим ничего не хотел слышать обо всем этом, совершенно ничего. Теперь-то я думаю, возможно, на нее легла слишком большая нагрузка, мы слишком злоупотребляли ее добротой. А потом была война.
- Я никогда не был опорой для нее.
- Она на это и не рассчитывала, ты же знаешь, она никогда не обижалась из-за этого.
Максим повернулся ко мне, в глазах его было отчаяние.
- Я боюсь.
- Максим, но чего? Беатрис поправится, я знаю, она...
- Нет. Поправится она или нет... дело не в этом.
- Тогда в чем?
- Что-то изменилось, разве ты не видишь? Я боюсь любых перемен. Когда я просыпаюсь, я хочу, чтобы новый день был таким, как предыдущий. Пусть все остается как есть.
Мне нечего было возразить на это, я знала, что никакие банальные фразы здесь не помогут. Я перестала твердить о том, что все будет хорошо и Беатрис обязательно поправится. Я просто шла молча рядом с ним по берегу озера, затем, пройдя с милю, мы повернули к нашей гостинице. Мы останавливались, чтобы посмотреть на плавающих гусей. Подкормили парочку воробьев крошками, которые я нашла у себя в кармане. Мы почти никого не встретили. Курортный сезон, можно сказать, закончился. Когда мы вернемся, будут газеты, и какое-то недолгое время мы проведем за их чтением, а затем выпьем по бокалу вермута и отправимся на ленч.
Всю дорогу мы молчали, и я думала о Беатрис. Но у нее уже функционирует левая сторона, говорится в письме, она узнаёт Джайлса, разговаривает. Мы позвоним по телефону, закажем цветы, если это возможно, чтобы хоть немного загладить нашу вину.
На какое-то мгновение, когда мы поднимались по ступенькам гостиницы, я зримо увидела Беатрис - быстрым шагом она шла мне навстречу по лужайке Мэндерли, собаки радостно лаяли у ее ног, звонко звучал ее голос. Дорогая, добрая, верная Беатрис, всегда державшая свои мысли при себе и не задававшая лишних вопросов, она любила нас и безоговорочно приняла то, что мы сделали. К моим глазам подступили слезы. Она и впредь будет ходить так же энергично. Я даже решила написать ей письмо и посоветовать ходить медленнее, поберечь себя. И оставить охоту.