Кофе был здесь лучше, чем мы пили в последние годы, настоящий крепкий итальянский кофе, и его вкус возвращал нас в далекие довоенные годы, в те годы, когда еще не наступили времена мучений. В отличие от жидкого, серого, кашеобразного кофе, который мы теперь обычно пили, этот оказался ароматным, крепким и черным, чашки были большие, с изящной золотой каемкой; когда мы расположились - внизу, не снаружи, поскольку было еще довольно прохладно на обитых плюшем банкетках у окна, взмыла вверх настоящая туча голубей, которые облетели сверкающие купола собора Сан-Марко, покружились над массивными львами и вздыбленными лошадьми и вернулись снова на тротуар.
Максим откинулся назад, на лице у него появилось озорное выражение.
- Тебе осталось уже совсем немного, - сказал он, глядя на меня, - тебе нужно распорядиться этим как можно лучше.
Я сразу поняла, что он имеет в виду.
- Что ты намерен делать? - спросила я. - Нам нужно наметить план. Я ведь после этого перестану тебе нравиться.
- Конечно. Я отрекусь от тебя с наступлением полночи и брошу тебя во тьму.
Когда я впервые встретила Максима, в один из тех головокружительных, незабываемых дней, мы ехали на его машине в Монте-Карло, и я в припадке отчаяния горестно воскликнула:
- Я хотела бы быть женщиной лет тридцати шести, одетой в черное атласное платье и жемчужное ожерелье.
Ибо мне казалось, что именно такому возрасту и такому типу светских женщин отдавал предпочтение Максим де Уинтер, я же была тогда слишком молодой, по-школьному неловкой, неопытной и глупой. Тем не менее он женился на мне, как бы я тому тогда ни удивлялась, да и сейчас женат на мне, подумала я, глядя ему в лицо. А женщину тридцати шести лет в черном атласном платье и жемчужном ожерелье он как раз ненавидел и хотел от нее убежать. От такой, как Ребекка. Позже я узнала об этом.
Однако через каких-нибудь пару лет мне будет тридцать шесть. И хотя я никогда не надену черное атласное платье, я разок-другой втайне мечтала о жемчуге, он мне казался благороднее и нежнее других драгоценностей, которые были, на мой взгляд, вульгарными и примитивными.
Возраст не играет роли, я знала, что в какие-то дни я была старше, чем некогда моя мать, может, даже гораздо старше, а в другие редкие дни - как, например, сегодня - я была такой же, как и тогда, когда встретилась с Максимом. Большей же частью я считала себя женщиной скучного, неопределенного среднего возраста.
Однако в то утро, в день моего рождения, я ощущала себя заново родившейся; солнце, воздух, сияющий город наполняли меня восторгом, я сказала себе, что никогда впредь не стану хныкать, проявлять неудовольствие, оглядываться назад и жалеть о потерянном. Это совершенно не нужно.
День принес мне много радостей, но Максим дожидался темноты; он велел мне надеть вечернее платье и меховую накидку и вышел, сказав, что подождет меня. Я думала, что мы прогуляемся к одному из наших любимых небольших ресторанов близ моста Риальто, однако мы по боковой улице дошли до пристани, где нас ожидала гондола с зажженными факелами, покачивающаяся на воде, как изящный черный лебедь. В последний раз мы катались на гондоле во время нашего медового месяца, и тогда Максим делал подобные романтические жесты десятки раз на день, однако в это наше пребывание в Венеции я к подобному не привыкла, мы вели иной образ жизни, и я уже забыла, как великолепен может быть Максим.
Мне хотелось, чтобы время остановилось, а безмятежное путешествие по каналу длилось вечно. Я не оглядывалась на прошлое и не заглядывала в будущее, я хотела лишь настоящего - подобные мгновения чрезвычайно дороги, ибо они редки. Однако путешествие длилось не слишком долго, мы сошли на пристани, и я увидела, как служащие открывают входные двери отеля и как сверкают и отражаются в воде яркие огни.
Мне никогда по-настоящему не нравились шикарные заведения, мы оба их обходили; и тем не менее это волнует и доставляет удовольствие, если ты вдруг в кои-то веки, нарядная, сидишь под канделябрами, за тобой ухаживают, и ты понимаешь, что это простая безобидная игра, а не образ жизни, как это было для многих людей, которых Максим когда-то знал, как это было для Максима и Ребекки.
Он долгое время остерегался бывать в таких местах, боясь, что его увидят и станут на него показывать, не желая пробуждать воспоминаний, способных причинить боль, и я также привыкла к нашему стремлению оставаться в тени, ничего не имея против этого. И естественно, я была удивлена, что он захотел пообедать в старинном, самом шикарном отеле Венеции.
- Ты заслужила праздник, - сказал он, - у тебя было их так мало. Я не часто баловал тебя.
- Нет. Мне нравится наша жизнь. Ты это знаешь.
- Я был слишком погружен в самого себя. Но теперь намерен взять себя в руки.
Я остановилась, перед тем как войти внутрь, между двумя швейцарами в ливреях и галунах, которые держали открытой стеклянную дверь.
- Не надо меняться. Мне не захочется этого слишком часто.
- Не буду. К тому же я слишком стар, чтобы меняться.
- Здесь будет очень мило. Я часто прогуливалась поблизости и заглядывала внутрь. Здесь так красиво. Прямо как во дворце, а не в отеле.
Мы вошли, ступив на роскошный ковер.
- Мы вряд ли встретим здесь кого-нибудь. В Венеции пока еще не сезон.
Может, так оно и было, тем не менее в тот вечер в отеле обедало немало представителей света; в основном это были люди немолодые, люди богатые, одетые в традиционные вечерние костюмы, - женщины в небольших меховых накидках и в изумрудах с лысеющими мужьями, семейные пары, которые смотрели прямо перед собой и почти не разговаривали. Мы прошли между ними незамеченными, и я подумала: не кажемся ли мы тоже старыми и ходят ли сюда вообще молодые люди? И в тот же момент увидела одного. Он шел по бархатному ковру, между обитыми парчой диванами, темно-красными стульями, и я невольно уставилась на него, потому что он был молод, так же молод, как младшие официанты; я затруднилась сразу определить, кто он по положению и происхождению. Он был очень строен, великолепно сложен, черные волосы, казалось, были причесаны и уложены не более минуты назад. На нем был смокинг и черный атласный галстук, увидев который Максим наверняка бы нахмурился из-за того, что галстук широковат, на эти вещи он все еще обращал внимание и считал важными - своего рода врожденный снобизм, который, похоже, приобрела и я: на молодого человека я смотрела не только с любопытством, но и критически. Он приостановился на секунду, давая возможность официанту освободить ему дорогу, и я смогла разглядеть не только его удивительно красивый рот и гладкую кожу, но и недовольное и несколько надменное выражение лица. Чей-то младший сын или внук, решила я, пришел отметить семейный праздник со старшими родственниками, дорого отдал бы за то, чтобы вырваться отсюда, однако вынужден сидеть и слушать разговоры, которые ему совершенно неинтересны, играть в бридж, да еще носить за кем-то вещи - он держал в руках конверт и футляр для очков, я была уверена, что эти предметы принадлежали не ему. Можно предположить, что он вынужден быть столь послушным из опасений, как бы его имя не было вычеркнуто из завещания.