Караван остановился на три дня на станции скороходов, и станционный смотритель, в соответствии с обычаем, разослал скороходов, чтобы сообщить окрестным жителям о прибытии торговцев.
— Некоторые люди очень робкие, — сообщил хозяин каравана своим гостям. — Они даже могут показаться вам… ну… немного странными.
— Вы имеете в виду — из-за жизни в глуши? — уточнила Мерелан.
Сев почесал в затылке.
— Ну, можно сказать так: у них взгляды на жизнь малость странноватые.
Мерелан поняла, что глава каравана чего-то не договаривает, и удивилась: с чего бы вдруг такая скрытность?
— Да, кстати, — выпалил вдруг Сев, — а у вас есть какая-нибудь не синяя одежка?
— Не цехового цвета? У меня есть, — отозвалась Мерелан, — а у Петирона, боюсь, нету. Вы хотите намекнуть, что она может кого-то раздражать?
И улыбнулась, давая понять, что все прекрасно понимает.
— Ну да, что-то в этом роде.
— Я постараюсь придумать, чем занять мужа, — сказала певица и сочувственно улыбнулась.
Первые два дня все шло прекрасно. А на третье утро, когда Мерелан развлекала детвору песнями-играми и учила их танцам, к ним подошла девочка, одетая в какие-то жуткие лохмотья. Она осторожно подбиралась все ближе, глядя на певицу круглыми от восхищения глазами. Когда девочка оказалась совсем рядом, Мерелан улыбнулась ей.
— Хочешь поиграть с нами? — ласково спросила она. Девочка покачала головой. В ее взгляде мешались страх и страстное стремление присоединиться к незнакомцам.
— Но это нетрудно, так всякий может, — сказала Мерелан, стараясь успокоить пугливую гостью. — Роб, подвинься, пусть девочка сядет.
Девочка сделала еще шаг вперед — и внезапно взвизгнула; Мерелан увидела, что от фургона торговцев к ним сломя голову бежит какой-то мужчина.
— Ах ты шлюха! Прекрати немедленно! Дрянь такая! Будут тут всякие сманивать детей от родителей!..
Мерелан сперва даже не поняла, что эта гневная речь адресована ей. Девочка опрометью кинулась в густые кусты, окружавшие расчищенную поляну, но это не успокоило мужчину. Он мчался прямиком к Мерелан и даже занес руку для удара.
Робинтон вцепился в материнский подол; яростные вопли и странное поведение чужака напугали малыша. Риткамп, станционный смотритель, пара скороходов и трое торговцев кинулись Мерелан на выручку. Сев подоспел как раз вовремя, чтобы оттолкнуть нападающего в сторону. Дети с ревом разбежались.
— Рочер, уймись! Она просто мать и поет детские песенки!
— Поет, да? Так всегда — сперва песенки! Сперва песенки, а потом сманивают детей и уводят от родителей! Она — такая же дрянь, как и все арфисты. Только и делают, что учат всякой чепухе, без которой прекрасно можно прожить.
— Прекрати, Рочер! — вмешался станционный смотритель.
Ему никак не удавалось оттащить разбушевавшегося местного жителя прочь. Он бросил на Мерелан извиняющийся взгляд.
— Рочер, мы же не закончили сделку! — окликнул буяна один из торговцев. — Мы же уже почти ударили по рукам! Пойдем обратно!
— Арфистка! Шлюха! — выкрикивал Рочер, пытаясь высвободить руку и ударить Мерелан. А та, оцепенев, вцепилась в Робинтона так же крепко, как он цеплялся за нее.
— Рочер, она не арфистка. Она просто мать, она играла с малышами, — громко одернул его станционный смотритель.
— Она учила их танцевать!
На губах у Рочера выступила пена. Его поспешили оттащить.
— Мерелан, спрячься в фургоне Далмы, — быстро произнес Сев. — Мы его утихомирим…
Мерелан повиновалась. Она подхватила ревущего от страха Роби на руки. Стараясь держаться края поляны и прячась за кустами и деревьями, Мерелан добралась до фургона Далмы — он стоял одним из последних. К тому моменту, когда певица нырнула в фургон, ее уже начало трясти от страха. Кто-то распахнул дверцу — и Мерелан едва не завизжала. Но это была Далма, бледная и встревоженная. Она обняла Мерелан и принялась успокаивать Робинтона.
— Дикарь лесной, чокнутый какой-то, — пробормотала она. — Ну, кто бы мог подумать, что он заметит, как хорошо ты поешь?
— Но что он имел в виду? — спросила Мерелан, сдерживая всхлипы. Ей никогда в жизни не доводилось переживать подобного испуга. А после того, как она вступила в цех арфистов, и подавно. К мастеру голоса повсюду относились с глубочайшим почтением. — Что он имел в виду? Он обозвал меня шлюхой-арфисткой… Что плохого в песнях? Что он нашел в этом дурного?
— Ну, успокойся, успокойся, — Далма крепко прижала Мерелан к груди и принялась попеременно гладить по голове то ее, то Роби. Впрочем, малыш, оказавшись в привычном уютном фургоне, быстро притих. — Мы время от времени встречаемся с довольно странными людьми. Некоторые из них никогда в жизни не встречали ни единого арфиста, а другие не поют, не танцуют и не устраивают пирушек. Сев говорит, что они просто не умеют делать ни вина, ни пива, потому и твердят, что это дурно. Они не желают, чтобы их дети знали больше их самих, — Далма невесело рассмеялась. — Ведь тогда детям захочется выбраться из этих жутких джунглей, и их трудно будет удержать.
— Но он говорил об арфистах с такой злобой… — вспомнив об этом, Мерелан судорожно сглотнула.
— Ну, будет, будет. Успокойся, все уже позади. Сев и остальные мужчины выпроводят этих дикарей.
— И эта девочка — она была такая милая…
— Мерелан, выброси ее из головы. Пожалуйста.
Но, хотя Мерелан послушно кивнула, она знала, что вряд ли когда-нибудь сможет забыть лицо той девочки. Ей ведь отчаянно хотелось послушать музыку — а может, поиграть с другими детьми… Но Мерелан оставалась в фургоне, пока к ней не заглянул Сев — сообщить, что лесные жители ушли, и извиниться за досадный инцидент.
Больше такого не случалось, но Мерелан вскоре выяснила, что далеко не каждый холд из тех, где останавливался караван, имеет возможность должным образом обучать детей. Конечно, арфистов и вправду не хватало, и в маленьких холдах они появлялись один-два раза в год; но все же Мерелан была потрясена, осознав, что во многих поселках и холдах не найдется ни единого человека, умеющего читать или считать больше чем до двадцати.
Мерелан не посмела рассказать о своем открытии Петирону, но решила, что по возвращении непременно обсудит все с Дженеллом. Впрочем, скорее всего, мастер-арфист и сам прекрасно осознает масштабы этой проблемы.
Обычно приход каравана превращался для местных жителей в настоящий праздник, и вскоре Петирон перестал воспринимать вечерние посиделки как повинность — теперь они доставляли ему истинное удовольствие. Хороших певцов и музыкантов встречалось довольно много — они, конечно, были не столь опытны, как исполнители, к которым привык сам Петирон, но достаточно хороши. А главное — они охотно присоединялись к общему веселью. А еще Петирон обнаружил в маленьких холдах мелодии и баллады, которых ему никогда слышать не доводилось. Петирон записал их. Некоторые из этих вещей были весьма сложными, и Петирона разобрало любопытство: эти песни вышли некогда из цеха арфистов и изменились до неузнаваемости — или все-таки возникли здесь, в этих холдах?