— И что?
Иантайн вышел из кухни вне себя от ярости. Он пытался убедить себя, что получил урок, пусть и очень жестокий, как вести себя с клиентом.
Найти сырье для изготовления красок оказалось делом очень сложным, поскольку, в конце концов, в холмах Битры наступала зима. Он нашел большой продолговатый камень с округлым концом, который можно было использовать как пестик, и камень с выемкой, который послужит ему ступкой. Он нашел целые заросли кустарника сабсаб, чьи корни давали желтый цвет, достаточно кобальта для синей краски и листья лапчаники, отвар которых давал лучший, чистейший красный, без оттенка оранжевого или пурпурного. Ему очень повезло, и он нашел охру. А вместо мисок он использовал черепки от горшков с помойки. Однако за масло — лучшее из той дряни, которую соглашался ему продать повар, — все же пришлось заплатить. И об этом, как он был уверен, лорд Чокин никогда не узнает.
Ему удалось добыть достаточно черепков — в Битра-холде использовали очень дешевую посуду. Он еще не успел закончить работу со старыми портретами, когда Чодон оправился от болезни и снова смог позировать.
Чодон похудел от лихорадки и все время клевал носом, поэтому, пока Иантайн во время сеанса рассказывал ему забавные истории, он сидел почти спокойно. Костеря себя последним сводником, Иантайн сделал так, чтобы мальчишка напоминал самых приятных своих предков. Мальчишке это определенно понравилось, и он побежал к мамаше, вопя, что похож на портрете на прадедушку, как она всегда и говорила.
Но эта уловка не сработала с Луччей. У девчонки кожа после болезни пожелтела, она потеряла много волос и похудела, так что ее серенькая внешность лучше не стала. Иантайн-то прицеливался на ее прапрабабушку, но у Луччи было слишком неправильное лицо, и даже ему самому пришлось признать результат неудовлетворительным.
— Это все ее болезнь, — оправдывался он, когда Чокин с Надоной предъявили ему длинный список расхождений между внешностью дочери и портретом.
С Лонадой и Брискином повезло больше. Потеряв несколько килограммов веса, Брискин стал похож на своего прапрадеда — узколицего, с впалыми щеками и лопоухого. Иантайн предусмотрительно уменьшил уши, удивляясь в душе, как же художник осмелился столь нелицеприятно изобразить эти уродливые придатки на портрете прапрадедушки?
Нарисовав портреты этих двоих, он переделал портрет Луччи. Она чуть-чуть отъелась, и цвет лица стал лучше. Не слишком, но все же получше. Иантайн чуть расставил ее глаза, что сделало ее привлекательнее Жаль, что этого нельзя сделать с моделью. Он смутно припоминал, что первые поселенцы умели исправлять форму носов и ушей и все такое прочее.
Итак, неохотно и только после того, как его заставили выверить до последнего мазка эти самые далеко уже не миниатюры и доведя художника до точки, когда он уже готов был что-нибудь расколотить — в первую очередь черепа леди и лорда, — четыре портрета объявили удовлетворительными. Окончательный разбор зашел глубоко за полночь. Ночь выдалась темная и ненастная, ветер был слышен даже из-за трехметровых стен утеса.
Спускаясь в свою комнатушку, усталый, но довольный, он вдруг ощутил жуткий холод. Большой зал обогревался четырьмя каминами, но внизу никакого обогрева не было. Иантайн распустил пояс и снял башмаки, после чего прямо в одежде свернулся клубком на жестком матрасе, сохранившемся, небось, еще с Высадки. Он зарылся в меховой мешок, благодаря судьбу, что привез его с собой, и заснул.
И проснулся от холода. Лицо его просто одеревенело, и, несмотря на теплый мех, все мускулы заныли, когда он попытался потянуться. Шея болела. Интересно, он вообще во сне шевелился? Было слишком холодно, и вылезать наружу не хотелось. Но надо было облегчиться.
Он сунул ноги в задубевшие башмаки и, завернувшись в мех, пошел по коридору в туалет. Дыхание вырывалось изо рта белым облачком, щеки и нос покалывало. Он сделал что надо и вернулся в комнату, чтобы натянуть самый толстый шерстяной свитер (а может, завернуться в мех и так и ходить?). Пробежав несколько пролетов каменной лестницы, мимо сырых стен, он остановился у первого окна на верхнем уровне — оно было засыпано снегом. Он поднялся еще на один пролет и открыл дверь в кухню. Там должно было быть относительно тепло.
Неужели все очаги за ночь погасли? Может, истопник замерз насмерть у себя на лежанке? Повернувшись, Иантайн кинул взгляд и на окно. Снизу оно на целую ладонь было засыпано снегом. Он выглянул во двор. Девственно-чистый снег. Там, где двор спускался к дороге, снег лежал ровно, не обнаруживая никакого уклона. На улице никого. Никаких следов, которые показывали бы, что сюда приходил кто-то из других холдов.
— Только этого мне не хватало, — сказал Иантайн, совершенно подавленный. — Я тут на много недель могу застрять!
Причем придется платить за комнату и еду. Если бы только лордовы чада не захворали… Если бы ему не пришлось возиться с фресками… Как он жить будет? Останется ли у него хоть что-то от вознаграждения — которое казалось вначале таким щедрым — к тому времени, когда он покинет этот жалкий холд?
В то же утро, чуть позже, когда полузамерзший люд начал разгребать последствия бурана, художник заключил еще одну сделку с лордом и леди, причем обговорил ее весьма тщательно: два портрета лорда Чокина и леди Надоны в полный рост в одеяниях для Встречи. Все материалы и все необходимое для изготовления красок предоставляет холд. Также он выговорил для себя проживание на верхнем уровне, стол и дважды в день — утром и вечером — поставку топлива для камина.
Портрет леди Надоны удался без особых хлопот. Она сидела спокойно, поскольку любила, когда подворачивается уважительная причина для безделья. Однако в самый разгар работы она пожелала поменять платье, поскольку синий, по ее мнению, придавал ее лицу матовый оттенок в отличие от выбранного поначалу красного. Так оно и было, но Иантайн сумел отболтаться. Ее естественный нездоровый румянец и красные прожилки на щеках он превратил на холсте в нежный розовый и чуть подтемнил ее блеклые глаза, так что теперь на портрете они доминировали. К тому времени он уже достаточно наслушался, как она похожа на Луччу, чтобы сделать ее лицо чуть моложе.
Когда она пожелала изменить ворот своего платья он сымпровизировал и изобразил такой же, какой видел на одном из древних портретов: кружевную пену, скрывшую отвисшую кожу шеи. То есть шею-то он не рисовал, но сам воротник в целом смягчил облик леди Битранской.
С Чокином повезло меньше. Он просто не способен был сидеть смирно. То постукивал пальцами, то болтал ногой, то чесал щеку о плечо и в нужной позе усидеть просто не мог.
Иантайн почти отчаялся закончить портрет и покинуть это жуткое место до следующей пурги. Молодой портретист начал подозревать, что Чокин нарочно затягивает процесс и если и ухитряется посидеть спокойно, то лишь в надежде потянуть еще немного и выманить обратно часть заплаченных денег.
Чокин даже приглашал его в комнаты для игры, самые теплые и изысканные комнаты холда, но Иантайн под тем или иным предлогом отговаривался.
— Сидите смирно, лорд Чокин, я работаю над вашими глазами, и, если вы не перестанете ими стрелять, я не смогу нарисовать вас как следует, — сказал Иантайн куда резче, чем прежде.