Сколько он прошел и сколько времени это заняло, Шон-селки не смог бы сказать. Безопаснее и удобнее было путешествовать в облике тюленя: человеческому телу требовалась одежда, а одежды у Шона не было.
Когда в конце концов Шон выбрался на солнце, он несколько растерялся и потому не сразу понял, что ему грозит серьезная опасность. В ходе изменения он всегда был особенно уязвим, поскольку менялись и его чувства, в особенности зрение и слух. Первая стрела впилась ему в бедро, как раз когда его хвост превращался в ноги и был еще покрыт пятнистым мехом; вторая могла стать и последней, если бы не кошка, оттолкнувшая его в сторону. Скалясь и рыча, кошка замерла рядом с ним, впившись взглядом в оборванных людей, окруживших выход из пещеры, подняв лапу в угрожающем жесте и выпустив когти.
— Благодарю, туманная. Я обязан тебе жизнью.
— Ты можешь бежать со мной?
— Сначала нужно завершить преображение. Сейчас я не могу ни бежать, ни плыть; к тому же я ранен в ногу. Иди. В тебя целятся из ружья. Уходи скорее. Они думают, что я беззащитен.
Кошка прыгнула вперед — оборванцы с криками отшатнулись, однако тот, что был с ружьем, не пошевелился, тогда она развернулась и бросилась назад в пещеру, почти мгновенно скрывшись из глаз.
— Не обращайте внимания на кошку! Они идут по дюжине на полкредита. Поймайте этого монстра! Он не должен сбежать!
Шону-селки, который в этот момент не был ни человеком, ни зверем, пришлось стерпеть то, что его связали и выдернули из раны стрелу. Боль была чудовищной. Оказывается, и тюлень может потерять сознание...
Придя в себя, Шон немедленно пожалел об этом, поскольку, как обнаружилось, он лежал в луже холодной нечистой воды в дурно пахнущей темноте. Обостренное зрение селки подсказало ему, что он валяется среди свертков и ящиков в палатке, сделанной из плохо выделанных шкур. Воздух был сырым и кислым и пах шкурами и плесенью. Шон был совершенно беспомощен; к тому же рана сильно беспокоила его.
Шон понял, что трансформироваться в человека сейчас будет неразумно: его тюленьи конечности были тоньше человеческих; превратись он в человека — и веревки немилосердно вопьются в его запястья и щиколотки. Он завозился в воде, стараясь хорошенько намокнуть, что позволило бы ему полностью превратиться в тюленя, несмотря на рану, но все его усилия были тщетны. Подтаявшего снега было слишком мало, дальше середины трансформация не пошла: выше локтей и колен он был человеком, ниже — тюленем.
Звуки извне начали проникать в его пробудившееся сознание. Он чувствовал запах костра, большого костра — у него возникло ужасное предчувствие. Что может такой костер значить для монстра, каковым его считают?.. Он слышал голоса множества людей, несколько вяло ходивших вокруг, и два мужских голоса, перекрывавшие общий шум и отдававшие приказы. Слов распоряжений разобрать он не мог.
Но пока Шон пытался прийти в себя и понять, что происходит, он услышал тихий шорох совсем рядом: кто-то начал перепиливать веревку, стягивавшую его ноги.
— Я тебя сейчас освобожу, чудовище, — прошептал испуганный голосок. — Коакстл сказала, что я должна тебя освободить. Что ты на самом деле не чудовище, а истинное существо и что ты можешь меня спасти. Коакстл была моим другом, она была добра ко мне. Здесь ко мне недобры... — послышался судорожный вздох, потом всхлип, но тут усилия обладателя испуганного голоса были вознаграждены: веревка подалась и лопнула. Дрожащие пальцы размотали мокрые кожаные путы на ногах Шона-селки.
— Пожалуйста, не ешь меня, чудовище. Я должна тебе помочь.
— Яне съем тебя, малышка, — сказал Шон: если она разговаривала с Коакстл (насколько понимал Шон, это и был тот дымчатый леопард, который его спас), то и его услышит. — Я благодарен Коакстл. И я не чудовище: я не причиняю зла тому, кто меня спасает.
— Пастырь Вопиющий говорит, что они собираются поджарить тебя на огне. — Девочка еще раз жалостно всхлипнула и подползла ближе к лицу Шона, чтобы заняться его руками. — А доктор Лузон пытается уговорить его отдать тебя для научных исследований. Я думаю, это значит, что он тебя разрежет и вскроет. Доктор Лузон говорил, что удочерит меня, а вместо этого отдал меня Пастырю Вопиющему. Когда доктор Лузон уедет, меня накажут, а потом на мне женятся. Если Пастырь переспорит доктора, ты будешь моим свадебным ужином. А я не хочу видеть, как ты страдаешь. Коакстл говорит, что, если ты умрешь, другие чудовища отомстят за тебя и будет страдать мой народ. Я знаю, что жизнь есть страдание, но мы уже и без того очень страдаем, и мне кажется, этого довольно... Если мы будем страдать еще больше, это будет уже слишком.
— “Довольно” — это даже слишком много — ответил Шон-селки, пытаясь помочь ей перерезать путы: он развел руки так далеко, как только мог, натянув веревку. Должно быть, у девочки был самый тупой нож в мире — так долго она трудилась над веревками; но Шон благословлял ее появление и ее попытки спасти его.
Наконец веревка на запястьях лопнула; рука Шона дернулась, он нечаянно ударил девочку по щеке. Она судорожно вздохнула, но не сказала ничего.
Шону пришло в голову, что она привыкла к побоям. Эта мысль привела его в ярость.
— Прости меня, малышка: я был неловок и случайно ударил ту, что освобождает меня...
— Нет причин просить прощения у столь недостойного существа, как я. Это Коакстл приказала мне освободить тебя.
Голоса мужчин, отдававших приказы, звучали теперь громче, а шум возле палатки усилился.
— Нам пора уходить.
— Сюда. — Девочка поползла к стене напротив выхода с такой скоростью, которую Шону развить было тяжело: раненая нога разболелась, а все мышцы затекли и одеревенели. Однако опасность того, что его сущность может быть раскрыта, подгоняла: стараясь забыть о боли, Шон-селки добрался до той дыры, через которую забралась в палатку девочка. Но его спасительница была намного меньше, чем он. Шон принялся лихорадочно разгребать руками ледяную кашу, пока не расширил дыру настолько, чтобы суметь в нее протиснуться. Потом он снова присыпал дыру льдом и снегом.
— Коакстл ждет, — сказала девочка, жестом приглашая его следовать за ней.
— Есть ли здесь поблизости мужская одежда? Рана от стрел не позволит мне бежать так быстро, как нужно.
— Мужская одежда?
— Да, и чем быстрее, тем лучше, милая девочка, — попросил Шон-селки. Шум приближался.
— Сюда.
Девочка двинулась в другом направлении. Шон завершил переход в человеческий облик и заковылял следом за ней со всей быстротой, на какую только был способен. Теперь рана болела еще сильнее.
Наконец девочка остановилась и бросила ему какую-то замызганную одежду. Штаны оказались слишком коротки для Шона, но кожаная куртка и меховая безрукавка были в самый раз.
Девочка снова исчезла. Шон сражался с одеждой, мечтая о том, чтобы перевязать чем-нибудь рану, прежде чем в нее попадет инфекция — уж очень грязны были штаны, но тут малышка появилась снова и бросила ему какие-то обмотки.