— Юпитер, великий и всеблагой, отвернулся от нас, помогая Цезарю, — негодовал Агенобарб.
— Он хорошо проводит свою избирательную кампанию, — возразил практичный Цицерон, — нам есть чему у него поучиться.
— Клянусь всеми богами, — разозлился Бибул, — я не желаю повторять его путь, заискивая перед плебеями и попрошайками ради избрания.
— Поэтому мы всегда проигрываем ему, — с горечью признался Катон, — он умеет находить общий язык с народом, и римляне его любят.
— Нужно будет уже сейчас принять постановления, — предложил хитрый Цицерон, — о возвращении старых порядков. Не пускать более во время заседаний сената граждан Рима без особого разрешения самих сенаторов. Не консулы, а сенат выносит такое решение. Только старшие сыновья сенаторов, согласно нашим традициям, могут посещать курию Гостилия без специального разрешения.
— Что это нам дает? — недоуменно спросил Агенобарб.
— В сенате у нас абсолютное большинство, — терпеливо объяснил Цицерон, — а когда не будет давления толпы, сенаторы не станут голосовать за предложения Юлия, даже если Красс заплатит всем своим состоянием.
— Это верная мысль, — обрадовался Бибул, — принять закон нужно еще до выборов консулов.
— Да, — согласился Катон, — у нас нет выбора. Но как унизительны эти бесчестные приемы, чтобы остановить Цезаря.
Цицерон переглянулся с Агенобарбом. Катон был верен себе, оставаясь принципиальным идеалистом даже в политической жизни.
— Цезарю помогает деньгами Марк Красс, — вмешался в разговор Лукулл, — я не удивлюсь, если Красс проведет угодных ему консулов. Чтобы их остановить, я готов дать двадцать талантов.
— Я дам десять, — горячо поддержал его Агенобарб, — на избрание Бибула, и нужно поскорее принимать закон о регулировании допуска посторонних лиц в сенат. Тогда Цезарь останется наедине с сенаторами. Это прекрасная идея, Цицерон.
На следующий день, накануне выборов, был принят закон, к огромному негодованию популяров. Оптиматы торжествовали — они убрали толпу из сената, лишив оппозицию столь необходимой поддержки. В сочетании со смехотворными функциями, закрепленными за консулами после завершения их магистратур, все это, казалось, должно было отбить у Цезаря попытку всяких амбиций.
Но, вопреки обыкновению, после заседания сената Цезарь не выглядел обескураженным, напротив, громко насмехался над сенаторами, приводя их в еще большее бешенство.
Кроме подозрительного Цицерона, никто не задумывался, почему Цезарь ведет себя подобным образом. Катон приписывал его поведение бесстыдству и разложению римских нравов, Агенобарб и Бибул считали его насмешки вызовом сенаторам.
И только Цицерон, хорошо знавший, как Цезарь умеет просчитывать варианты, испуганно спрашивал себя: «Что еще готовит им представитель семьи Юлиев?» И не находил ответа.
Состоявшиеся на следующий день выборы закончились полным триумфом Цезаря. Он получил подавляющее большинство голосов.
Бибул, прошедший с огромным трудом, сумевший лишь немного обойти других конкурентов в конце голосования, был встревожен и подавлен. Но оптиматы, предвидевшие победу Цезаря, хотя и не столь внушительную, еще не знали, какой страшный удар готовит им верховный понтифик.
Консулы избирались ежегодно, а консулат Цезаря и Бибула, без права последующего набора легиона, должен был стать, по замыслам оптиматов, лишь очередным исполнением магистратуры, даже несмотря на внушительную победу Юлия.
Популяры торжествовали. Они, наконец, достигли своей цели, проведя в консулы одного из вождей своей партии. Клодий, избивавший со своими друзьями сыновей сенаторов-оптиматов на улицах города, уверял всех, что в победе Цезаря есть и его заслуга.
Красс и Помпей, явно и тайно помогавшие Цезарю, были особенно довольны. Все было так, как задумал Юлий. На первое заседание сената, сразу после победы, Цезарь явился в сопровождении большого числа своих друзей и сторонников. Он опустился на ложе рядом с Крассом, где они сидели последние несколько лет.
Довольно скоро в сенате появился Помпей, которого оптиматы приветствовали более восторженно, чем обычно, после победы Цезаря.
Помпей, отвечая на традиционные приветствия, прошел на свое место. Триумвират пока ничем не проявлял себя, а победа Цезаря казалась лишь важным звеном в карьере самого Юлия.
По общей договоренности, Помпей не демонстрировал явного изменения отношений с Цезарем и Крассом. Это был тот тщательно скрываемый удар, который Цезарь готовил оптиматам. Но время вступления в консулы еще не подошло, и Цезарь, весело кивнув Помпею, продолжал свои беседы с Крассом.
В эти дни после избрания у Цезаря было много встреч и бесед. Но две из них, состоявшиеся сразу после победы на выборах, стали очень важными не столько для личной жизни верховного понтифика Рима, сколько для его политической карьеры. Хотя эти разговоры состоялись у него с матерью и дочерью.
Давно намереваясь поговорить с Юлией, он откладывал разговор более месяца, пока, наконец, дочь сама не начала его первой.
Они сидели в перистиле во внутреннем саду дома Цезаря, и дочь рассказывала об успехах юного Октавиана.
— Он уже все понимает, — уверяла дочь, смеясь над проделками маленького племянника.
Цезарь задумчиво смотрел на Юлию, гадая, как начать трудный разговор. Но дочь вдруг спросила его:
— Ты видел Помпея?
— Откуда ты знаешь? — удивился Цезарь.
— Мне говорила Атия. Вы встречались в доме ее отца.
— Да, — засмеялся Цезарь, — мы сделали все, чтобы об этом никто не узнал. А вот Атия нас подсмотрела. Я всегда говорил, что любые тайны ничего не стоят, ибо сразу становятся известны всем.
— Она никому не расскажет, — возразила Юлия, — я просто спросила.
— А почему ты не спросила о Крассе? — поинтересовался Цезарь.
Дочь покраснела.
— Помпей чем-то похож на тебя, — пробормотала она, смущаясь, — и у него добрые глаза.
— Это ты успела заметить сразу, — недовольно проворчал Цезарь.
— Юлий гневается? — улыбнулась дочь улыбкой отца.
— Ты могла бы рассказать мне о встрече с Помпеем.
— Какой встрече? — изумилась Юлия. — Я видела его только у дяди, всего несколько мгновений.
«Господи, как трудно, — подумал вдруг Цезарь, — и больно». Впервые дочь, которую он привык считать частичкой себя, любимой частичкой своей души, вдруг могла уйти к чужому, незнакомому человеку. И Цезарь испытал почти физическое чувство боли.
— Он тебе нравится? — просто спросил отец.
— Не знаю, — искренне ответила Юлия, — но у него добрые глаза. По-моему, он похож на тебя, Цезарь.