А Семпрония, вернувшись в свой конклав, упала на ложе и еще долго терзала острыми зубами шелковое сирийское покрывало, подаренное ей Крассом в прошлом году. Мысли ее были далеко, в лагере Манлия, где находился неистовый Катилина. Каким-то звериным чувством Семпрония сознавала, что эта натура, схожая с ней, столь неистовая и страшная, не сможет полюбить ее. И в душе женщины ревели фурии.

Через два дня, не выдержав такого испытания, римлянин был у портика дома Семпронии, умоляя впустить его внутрь.

Женщина сдержала свое слово. Она радушно отдалась Вибию, как делала это десятки раз до него. Проклиная себя за малодушие, юноша не мог отказаться от подобного дара. Но и получив его, он не почувствовал удовлетворения своей страсти, ибо не только телесные муки были причиной его страданий.

Он приходил к Семпронии через каждые два-три дня, презирая себя и проклиная за эту слабость. Но то была страсть выше его разума, и она гнала его к дому любимой женщины.

Короткое удовлетворение страсти на день отрезвляло его, но уже следующей ночью неудержимая буря чувств гнала его к дому Семпронии.

И ад был в душе Вибия.

И по-прежнему кричали и ревели фурии в душе Семпронии, ибо ад человек создает всегда сам, и он в его собственной душе.

Глава XXVI

Хоть ты и слеп, Тиресий,

Однако это заметить нелегко:

У нас здесь ни у кого нет глаз,

Одни впадины остались…

Лукиан

«Разговоры в мертвом царстве»

Старый год завершался триумфом Цицерона. Незаконно казнив пятерых катилинариев, он всерьез уверовал в свою непогрешимость и проницательность. Благодаря поддержке Катона он был провозглашен «отцом Отечества». Этот титул, присвоенный по предложению самого Цицерона, вызвал немало критических стрел со стороны недоброжелателей консула. Напротив, Цезаря даже веселил напыщенный вид Цицерона.

Слагая с себя полномочия консула, предусмотрительный Цицерон провел через сенат закон, запрещавший требовать у него отчета за казнь Лентула и других катилинариев. Распоряжением сената каждый, кто попытался бы сделать это, тотчас объявлялся врагом государства.

Цицерон мог быть доволен. Но срок его консульства истек, и теперь в сенате сидели консулы Мурена и Силан, а бывший консул стал обычным консуляром. Разницу в своем положении Цицерон ощутил почти сразу после обвинительных речей в сенате многих тайных сторонников Катилины. Однако пока это было, по образному выражению Цезаря, лишь «сотрясение воздуха». Но еще был жив Катилина, и в опасной близости находилась его армия.

Антоний, которому была поручена война с восставшими катилинариями, медлил и не спешил с набором легионов. Подобное неопределенное состояние войны и мира могло продолжаться очень долго, но его ускорял сам Цезарь.

Метелл Непот, не скрывавший своей главной задачи сделать консулом Помпея, торжественно заявил, что выступит с подобным предложением в сенате.

Это известие стало первым вестником надвигающейся новой бури.

Встревоженным сенаторам виделась тень нового Суллы. Победоносный Помпей с огромной армией мог без труда овладеть городом, раздираемым внутренними противоречиями. Дать разрешение Помпею баллотироваться заочно, в нарушение существующих традиций, означало признание полного поражения сената. Это понимали даже твердолобые сенаторы. И именно поэтому большая часть «отцов города» была категорически против подобного отступления от норм римского избирательного права.

В эти дни к Цезарю пришел Красс. Он был встревожен и напуган не меньше сенаторов, ибо Помпей был прежде всего его личным соперником.

Цезарь принял Красса во внутреннем саду, где они расположились у фонтана, построенного хозяином в бытность квестором пять лет назад. Несмотря на январь, зима этого года была удивительно мягкой в Риме, словно природа, наконец, решила смилостивиться над римлянами.

Красс поведал Цезарю о сомнениях, столь явно терзавших многих сенаторов. Они не могли и не хотели верить Помпею и ради него нарушать священную традицию избрания римских консулов. Подсознательно они страстно желали избрания никчемных кандидатов, не стремящихся к непомерному удовлетворению своих честолюбивых планов. Цезарь понимал, что Красс руководствуется прежде всего эгоистическими чувствами уязвленного самолюбия, ибо для сенаторов столь же нежелательна была бы и кандидатура самого Красса, популярного в Риме политика и кредитора многих из них.

Но говорить об этом самому консуляру не следовало. Дружба с Крассом нужна была еще больше самому Цезарю, ибо сумма его долга уже превышала три миллиона денариев, что составляло в итоге около пятисот талантов, сумму огромную даже для политических деятелей Рима.

Никто, кроме Красса, не мог так щедро субсидировать различные кампании Цезаря, и Юлий знал это. Но и никто в Риме не мог так хорошо организовывать рекламные избирательные кампании, как Цезарь, и Красс, в свою очередь, также хорошо осознавал это.

Они нуждались друг в друге все более очевидно, и поэтому их разговор носил осторожный, но дружеский характер.

— И все-таки я не понимаю, — недоумевал Красс, — почему ты поддерживаешь этого выскочку Метелла Непота. Ведь всем ясно, что он хочет провести кандидатуру Помпея — оптимата и верного сторонника Суллы. А ты по всему городу распускаешь слухи, что это на благо Рима и его жителей. Тебе нужен еще один консул-оптимат?

Цезарь улыбнулся, подставляя лицо редким лучам солнца.

— Ты забываешь, что и сам когда-то был оптиматом. И воевал вместе с Помпеем на стороне Суллы. У нас давно уже нет привычного деления на оптиматов и популяров. Есть старики-сенаторы, которые всеми силами держатся за власть. Они не отдадут ее никому, даже тебе, Красс, даже «своему» Помпею. Есть честолюбие Помпея, и есть честолюбие Катилины. Есть приверженцы и того и другого. Но привычных партий в Риме давно уже нет. Все признают только одну партию — партию собственной выгоды. И это главный стимул действий наших сенаторов и Помпея.

— Тогда в чем твоя выгода? — подозрительно спросил Красс.

— Поссорить Помпея с сенатом, — ответил Цезарь, — показать Помпею, что только в союзе с нами, с тобой и со мной, он сможет свалить это старое болото.

— Тебе нужен Помпей? — презрительно пожал плечами Красс.

— И тебе тоже, — холодно заметил Цезарь, — без его армии твои деньги никому не нужны. Хотя и они очень важны, — поспешно добавил он, опасаясь обидеть Красса.

Тот молчал, напряженно раздумывая.

— Значит, через несколько дней вы с Метеллом потребуете изменения закона?

— Да, и сенаторы, конечно, не пойдут на это. Если они согласятся, значит, признают свое бессилие, а если откажут, а это случится наверняка, всем будет ясно, что мы — надежные и единственные сторонники Помпея и римских ветеранов его армии, а не сенат. В таком случае кого будет поддерживать эта армия, Красс? Сенат, отказавший в праве их полководцу, или нас, защищающих эти права?