А над полем еще долго стоял крик Семпронии, и тяжело кружили стервятники, сытые от обильной пищи, и кричали вороны, и уже начинали дымиться гигантские костры, распространяя далеко вокруг сладковато-горький запах. Запах горящих человеческих тел, запах трупов, бывших некогда римскими гражданами. Запах междоусобицы и ненависти, национального раздора и человеческих трагедий, приведших в конце концов к падению республики.
А в городе ликовали, услышав о поражении катилинариев, и в храмах благодарили богов, словно забывая, над кем была одержана победа. Взаимное ожесточение, непримиримость обеих сторон, выплеснувшиеся в гражданскую войну, в гибель соотечественников, не стали для римлян трагическим уроком. И это был пролог к еще более страшным трагедиям и мучительному привыканию к истреблению части собственной нации..
Ибо страшна участь народа, ликующего при известии о гибели своих заблудших сынов.
Первое дело твое, новобранец
Венериной роты,
Встретить желанный предмет,
выбрать, кого полюбить.
Дело второе — добиться любви
у той, кого выбрал…
Публий Овидий Назон
(Перевод М. Гаспарова)
Минул почти год со времени разгрома катилинариев у Пистории. Несколько месяцев после этой битвы еще продолжались политические процессы против предполагаемых мятежников. Но заговор, миновав свою критическую черту, давно уже был не опасен: заговорщики лишились главных своих вождей, а сенатская партия пресытилась кровью казненных в Риме и убитых у Пистории катилинариев.
Последний процесс, на котором обвиняли Публия Корнелия Суллу, племянника бывшего диктатора и близкого друга Катилины, закончился его оправданием. За большую сумму денег его согласился защищать… сам Цицерон. И хотя консуляр утверждал, что брал деньги в долг, это, по мнению оптиматов, еще более усугубляло вину Цицерона.
Однако последние месяцы всех римлян занимали разговоры о Восточной армии Помпея, триумфально завершившей покорение далеких азиатских земель и уже готовой вернуться в Италию.
Среди римлян, большинство из которых помнило вступление в город легионеров Мария и Суллы, ходило немало слухов о предполагаемом походе легионеров Помпея на Рим. В городе не было силы, способной противостоять хорошо обученной Восточной армии легионеров Помпея.
Оптиматы, помнившие о верности Помпея их прежнему кумиру — Сулле, испытывали тем большее смущение, что другой наиболее верный сторонник Суллы — Марк Лициний Красс — давно уже выступал против оптиматов в союзе с Цезарем.
Находящихся у власти сенаторов беспокоило и нарастание политической активности римского плебса, который имел грозных вождей в лице Цезаря и Клодия.
Цезарь, выполнявший свои обязанности городского претора в римских судах, вынужден был часто разбирать многочисленные гражданские и уголовные дела, столь характерные для эпохи общего падения морали и разложения государственной власти. Как умный политик, он понимал — строгость судебных приговоров сама по себе не способна остановить лавину нарастающей преступности и изменить нравы в городе. Здесь требовалось лекарство в виде изменения институтов самого государства, считал Цезарь, и придание этим изменениям необходимой государственной идеи, которую мог бы поддержать весь народ.
Именно поэтому приговоры и решения Цезаря отличались удивительным милосердием и терпимостью к провинившимся.
В один из таких дней, когда Цезарь исполнял обязанности, разрешая в суде очередные гражданские тяжбы, в его дом явились Клодия и Клодий.
Брат и сестра являли собой ту удивительную помесь очарования и бесстыдства, какая бывает только в очень порочных людях. После скандала в доме Лукулла Клодий успел отличиться еще несколькими дикими выходками в городе. Любимец развращенной римской молодежи и люмпенов, видевших в нем своего вождя, он пользовался всеобщей популярностью, и это делало его еще более опасным.
Помпея, тайно дружившая с Клодией, несмотря на неудовольствие мужа, радостно встретила гостей. В Клодии ее привлекало откровенное бесстыдство этой женщины. Природа человеческая такова, что, имея практически все возможное, человек тяготится своим положением, мечтая о недоступном или запретном для него в данный момент. Жена Цезаря, верховного понтифика и городского претора, имела все, что могла пожелать. Но именно поэтому ее так неудержимо влекло к Клодии, в которой она видела развращенную душу, и это чуть пугало ее, но разжигало тем больший интерес из-за острого чувства болезненного любопытства и тайной зависти к успехам Клодии.
Этот феномен трудно объяснить, но в реальной жизни он часто проявляется. Полностью счастливая в браке женщина испытывает болезненное влечение к похождениям своей менее удачливой подруги. И если мужчин к измене часто подталкивает чувство соперничества, собственного эгоизма, желание приключений и острых ощущений, постоянное чувство неудовлетворенного голода, то женщины, более устойчивые по природе своей существа, стремятся получить острые ощущения, наслаждаясь всей полнотой жизни, зачастую испытывая при этом огромный комплекс вины перед своими партнерами. Однако это верно лишь в том случае, если женщина не развращена и не имеет от рождения порочных наклонностей к подобному поведению.
Клодия, пришедшая со своим братом, уже давно настойчиво добивалась внимания Цезаря, но верховный понтифик ловко уклонялся от предлагаемых встреч с развратницей, известной на весь Рим. Странно, что развращенные люди в большинстве своем предпочитают иметь партнерами души чистые и наивные, а не себе подобных, но Клодия была развращена до такой степени, что ей требовался уже утонченный разврат, что возможно только при встрече двух одинаково погрязших в пороках людей.
И постоянные отказы Цезаря больно били по самолюбию Клодии. Именно поэтому она зачастила к Помпее со своим братом, рассчитывая унизить верховного понтифика изменой его супруги.
Помпея, красивая, но неумная женщина, с обычной приветливостью встретила своих гостей. Рабы готовили угощение в одном из триклиниев дома, когда Помпее доложили о приходе Юлии. Несколько смущенная внезапным появлением нежданной гостьи, Помпея распорядилась провести ее в триклиний, где уже все было готово к обильному завтраку.
В комнату Помпея вошла вместе с Клодией и ее братом. Юлия, умевшая скрывать свои чувства, радушно приветствовала мачеху и ее гостей.
— Клянусь Венерой, дочь Юлиев стала настоящей красавицей, — восхищенно сказал Клодий, отступая на шаг и любуясь девушкой.
Юлия, одетая в изящный сирийский пеплум темного цвета, начинающий входить в моду в богатых римских домах, улыбнулась в ответ.
— Ты хорошо выглядишь, Юлия, — чуть ревниво сказала Клодия, усаживаясь на скамью рядом с братом.