Вернувшись в отчие пенаты, я застал облаченного в парадный мундир шефа гвардейской артиллерии графа Бонапартия, старательно разглядывавшего себя в зеркало, чтобы устранить малейшие изъяны и без того безукоризненного одеяния.

– Вы что же, не собираетесь в Бельведерский дворец? – поигрывая наконечниками генерал-адъютантских аксельбантов, поинтересовался Наполеон.

– Еще полчаса тому назад собирались, – честно признался я, – теперь же – кто знает.

– Пустое, – неправильно истолковав мои слова, улыбнулся гений артиллерии, – я мигом достану вам приглашения.

– Что вы, не стоит беспокоиться! – Я покачал головой. – Графы Турн испокон веку были вхожи ко двору императоров Австрии. Дело совсем в другом. Просто в ближайшие часы мне предстоит дуэлировать с одним французским офицером, а это, как вы сами понимаете, может осложнить мое присутствие на приеме.

– У вас дуэль, граф? – Пылкий корсиканец насмешливо поглядел на меня. – Да еще с французом! Если не секрет, кто же эта прелестница?

– Я бы сказал, прелестник. Даже два.

– Что?!

– Это князь Борис Антонович и штандарт лейб-гвардии гусарского полка, отнятые у этого молодца при помощи военной хитрости.

– Забавный случай! – продолжая улыбаться, насмешливо проговорил Наполеон. – Прежде мне о таком слышать не доводилось.

– Честно говоря, мне тоже.

– Что ж, дела чести – это святое. И все же согласитесь, какая досадная заминка. Правда, смею думать – недолгая. За те дни, которые я у вас гощу, мне не раз приходилось быть свидетелем того, как вы фехтуете. Полагаю, стреляете так же хорошо. Я не завидую вашему противнику. Кстати, вы назовете мне имя этого несчастного?

– Думаю, оно ничего вам не скажет. Это некто Гастон Бувеналь, лейтенант четырнадцатого кирасирского полка.

– Как вы сказали? Бувеналь? – Улыбка мигом сошла с губ российского генерала. – Прескверная история!

– Вы знаете что-то такое, что следовало бы знать и мне, сражаясь с этим офицером?

Наполеон молча вперил свой тяжелый пронизывающий взгляд мне аккурат меж бровей, точно обдумывая, достоин ли его собеседник быть допущенным в ряды посвященных. Наконец уста его вновь разомкнулись.

– Гастон Бувеналь – двоюродный брат Марии Луизы Лябуре. В раннем детстве он лишился матери, и Мария Луиза заменила ее. Говорят, она души в нем не чает.

– Прошу прощения, – я удивленно поглядел на Бонапарта, – госпожа Лябуре, если мне не изменяет память, ныне зовется мадам Дюма де ла Пайетри.

– Именно так, – кивнул Наполеон. – Это жена базилевса Александра. Полагаю, если сегодня вы прикончите ее любимца, у союзников возникнут немалые трудности на переговорах. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю?

– Полагаю, да. Но в противном случае я рискую погибнуть сам, а этот вариант, признаться, меня тоже не устраивает.

– Все так, мой друг, все так. Решать вам, но помните о том, что я рассказал, и сделайте правильный выбор.

– Хорошо. – Я склонил голову. – Вы, несомненно, правы. Я приму надлежащее решение.

Общаться с прибывшими секундантами довелось Лису и князю Четвертинскому, любезно согласившемуся принять участие в столь необычной дуэли. После недолгих препирательств были приняты названные мной сабли как оружие, равно отстоящее и от пехотной шпаги, и от кирасирского палаша. Так как нанесенное оскорбление было сочтено легким, драться решили до первой крови, без фехтовальных перчаток и без колющих ударов – словом, классическая дуэль по австрийским правилам.

Узнав о предстоящем бое, князь Борис Антонович немедля послал за доктором, чтобы в случае необходимости тот мог оказать помощь раненому. Пришедший на его зов лейб-медик российского двора, высокий, тощий шотландец, носивший красивое русское имя Иван Самуилович Роджерсон, осмотрев клинки, велел обработать их карболовой кислотой, дабы не занести в рану какой заразы, после чего мы стали ждать Бувеналя с секундантами, любезно принявшими наше предложение дуэлировать в фехтовальном зале моего особняка.

Наконец дворецкий сообщил, что французы у ворот, и я, перекрестившись, начал спускаться, чтобы принять их по форме. У дверей апартаментов, занимаемых Наполеоном, мой шаг невольно сбился. Из комнаты доносилась громкая итальянская ругань.

– …Ты вернешься к мужу! – настаивал граф Бонапартий, сопровождая это утверждение эпитетами весьма нелестного свойства. – Ты вернешься и скажешь ему, что во время отступления французских войск твой экипаж захватили казаки, но ты вовремя назвала мое имя, и это спасло тебе жизнь.

– Я давно не люблю его и не желаю видеть этого мерзкого зануду! – раздавался ответный вопль Каролины Дезе, не уступавшей брату в проявлениях корсиканского темперамента.

– Я потратил на твое воспитание уйму денег, я позаботился, чтобы ты вышла замуж за аристократа и маршала Франции. И я желаю, чтобы ты делала, что тебе говорят, ибо от твоего послушания во многом зависит благо нашей семьи! Ты должна повиноваться! А не рассуждать! Запомни, в нашем роду все решения принимаю я! Кроме того, у тебя нет выбора. Если ты не желаешь возвращаться сама, я распоряжусь, чтобы тебя вернули в момент подписания договора вместе с военнопленными!

– Ты не посмеешь, брат! Не посмеешь поступить так мерзко со мной! Я не какая-нибудь полковая маркитантка!

– Вот и помни, что ты маршальша! Дьявольщина! Ты немедля вернешься к мужу! И не просто вернешься, а будешь всячески склонять его действовать заодно со мной, как и должна была с самого начала! Да не забудь, – должно быть, на лице Каролины все же отразилась видимость покорности, – расскажи ему как бы вскользь, что красавчик Бувеналь по своей отваге сунулся дуэлировать с твоим старым знакомцем графом Турном.

ГЛАВА 15

Кто держит в руке меч, тот лучше всех рассуждает о границах.

Лисандр

Весть о дуэли и последовавшей за ней пирушке облетела Вену со скоростью, с какой притаившееся в лесу эхо спешит на зов тоскующего в одиночестве путника. Конечно, самыми интересными новостями были слухи о ходе переговоров, просачивавшиеся из Бельведера, но все же они были слишком официальны, чтобы тревожить воображение публики, а потому, воздав должное торгам за контрибуции и передел границ, в салонах наперебой обсуждали подробности австрийско-французского поединка из-за российского штандарта.

Как оказалось, приглашенный князем Четвертинским доктор был не столько докой в лечении телесных недугов, сколько сплетником, каких свет не видывал. Упиваясь вниманием салонной публики, сей эскулап раз за разом пересказывал детали того, что видел своими глазами. С каждым очередным повествованием дуэль, продлившаяся не более трех минут, все более приобретала вид эпической битвы.

К вечеру следующего дня, если верить доктору, выходило, что из присутствующих не сражался лишь он, да и то потому что бинтовал раны, полученные неуемными задирами.