* * *
Я отключил связь. По крайней мере на этом участке нашего фронта все шло хорошо.
После обеда, любезно приготовленного Татьяной Викулишной, квелое воинство несколько воспрянуло духом, и в движениях храбрых ратников появилась явная осмысленность. Немного успокоившись, я расставил посты и собрался было вздремнуть часок, чтобы наверстать вырванное магическим нашествием время ночного сна, но не тут-то было.
– Воледар Ингварович, – заметив мою робкую попытку принять горизонтальное положение, изрекла юная княжна, – давно хотела вас расспросить…
Я не стал интересоваться, почему эта тяга к расспросам прорвалась у нее именно в тот момент, когда мне более всего хотелось смежить веки, и лишь вздохнул, обреченно склоняя голову:
– Готов к услугам вашим.
– Вы долго прожили в этих землях, – не спеша произнесла Алена Мстиславишна, – не доводилось ли вам встречать моего будущего мужа принца Людвига? Конечно, я, как подобает воспитанной девушке, покорна воле своего отца и прекрасно понимаю, какие выгоды принесет Руси мой будущий брак. Но все же хотелось бы знать – каков он, мой суженый?
– Увы, моя маленькая княжна, – развел руками я, – мне не доводилось видеть его даже мельком. А вот о его отце, императоре Фридрихе II, если желаете, могу рассказать.
– Да, – после минутной задумчивости произнесла девушка, – пожалуй, это будет полезно.
И я начал повествование. Красивое, цветистое повествование об императоре, словно затерявшемся во временах и эпохах. Государе, свободно владеющем всеми европейскими языками, ведущем ученые беседы на арабском и персидском, переводящем с арамейского, древнееврейского, греческого и латыни. Императоре, установившем в своих владениях мир между всеми религиозными общинами, будь то христиане, мусульмане или иудеи, мудром властителе, с равным успехом побеждающем врагов мечом и словом, человеке, изрядную часть своего времени отдающем изучению опаснейших болезней и самолично изобретшем ряд весьма действенных лекарств для борьбы с ними. »
Правда, чтобы не травмировать психику будущей невестки государя Священной Римской империи, я не стал рассказывать ей о случае, имеющем место быть что-то около двух лет назад, когда Фридрих, накормив обильным завтраком двух своих придворных, оставил одного в замке, с другим же отправился охотиться в ближайший лес. Ну а вечером того же дня его величество собственноручно вспорол животы обоим, чтоб посмотреть, у кого из них лучше усвоилась пища.
Так это было на самом деле или нет, сказать не могу. Что это были за вельможи и что нужно было сделать, дабы заслужить право принять участие в подобном научном опыте, я тоже не знал. Человек, рассказывавший мне об этом, клялся, что именно так оно и произошло и он сам был свидетелем. Оставим это на его совести.
Лично мне довелось встречаться с Фридрихом всего лишь раз, но этот раз стоил того, чтобы о нем рассказать. В то время я уже был рыцарем свиты графа Генриха Шверинского, и в моем послужном списке значился ряд весьма полезных для Лиги северных баронов успехов, поэтому встречать бежавшего из завоеванных императором земель графа фон Ратцеборга выпало именно мне.
Внезапный удар императорской армии застал правителя древнеславянского Ратцеборга врасплох, вынудив скрыться с десятком верных слуг безо всяких средств к существованию. Недавний союзник моего сюзерена, занимавший весьма высокое положение в северной Лиге, явился ко двору графа Генриха в запыленном дорожном платье просто лишь потому, что другого у неф не было. Он плакал навзрыд, заклиная графа Шверинского помочь ему вернуть утерянные владения, и мой добрый господин, как и подобает доброму господину, согласился.
Правда, при этом он выдвинул условие, что либо фон Ратцеборг после возвращения ему феода признает вассальную зависимость от Шверина, либо в пятилетний срок вернет графу Генриху сумму, троекратно превышающую ту, что может понадобиться для выкупа владений или же для ведения в них боевых действий.
Никакой войны граф Генрих вести не собирался, у него попросту не было для этого сил. Зато у него был крестный – маркграф фон Нордальбинг, стоявший в стороне от северной Лиги и в то же время весьма почитаемый императором за обширные познания в охотничьем деле и благодушный нрав. Сам граф Генрих не мог напрямую посылать герольда ко двору Фридриха II, император попросту отказался бы разговаривать с посланником бунтовщиков, но зато он мог отправиться на охоту к своему крестному, попросив его пригласить в это же время и его величество.
Ни о каких засадах здесь речь идти не могла – это было священное место водопоя, где враждующие стороны могли сколь угодно общаться между собой, не теряя лица. И император, и мятежный граф охотились в разных угодьях и жили в разных охотничьих замках в Нордальбингии. Толстяк же маркграф, едва отдуваясь от необходимости носиться взад-вперед, брал на себя многотрудные функции посредника.
Услышав предложение фон Нордальбинга уступить Ратцеборг его прежнему владельцу за весьма внушительную сумму, столь необходимую на организацию грядущего крестового похода, Фридрих II расхохотался и хлопнул вельможного охотника по плечу (во всяком случае, так рассказывал подкупленный мной паж маркграфа). «Когда хороший пес почует вальдшнепа, он станет отвлекаться на сорок?» – оборвав смех, спросил император. «Нет!» – тут же затряс головой фон Нордальбинг. «То-то же. Скажи, Шверин уже дал тебе деньги? Ну, признавайся, дал. Не думает же он, что я приму их от него самого!» «Верно, ваше величество», – склонился в поклоне толстяк. «Вот и великолепно. Оставь их себе. Да только, чур, расскажи об этом Шверину. И порадуй его, я верну Ратцеборг его законному владельцу. Так что эти деньги, которые мошенник Генрих заплатил тебе наверняка за посредничество, ты отработал сполна». – «Но…» – «Иди, иди. Сообщи ему, чтобы провел со мной переговоры и я возвращаю Ратцеборг».
Граф Генрих радовался недолго: на следующий день фон Ратцеборг был приглашен к императору, обласкан им, осыпан милостями и подарками; еще через неделю он с императором въехал в свой город, где на ратушной площади принял вассальную присягу на верность Фридриху II. Взбешенный граф Шверинский потребовал было обратно деньги у своего крестного, но, как выразился по этому поводу Лис: «Дэ той хлиб, шо мы зъилы?» Спустя еще неделю и Ратцеборг, и Нордальбингия в едином порыве выступили против Шверина.
Уже начинало вечереть, и я активизировал связь.
* * *
– …Послушайте, почтеннейший, – судя по тону, которым были сказаны эти слова, Лис произносил их отнюдь не в первый раз, явно по одному и тому же поводу, – вот ваша расписка, вот ваши деньги, и я хочу видеть жемчужины, принадлежавшие блаженному Дезодорану.
– Ноя вам предлагаю по три солида за каждую жемчужину. Это хорошие деньги. – Ювелир, в лавке которого происходил торг, уже взмок от напряжения, но, похоже, был готов стоять насмерть.
– Нет, ну просто беда какая-то, – страдальчески воздел очи Лис. – Видимо, за годы, проведенные в Гиперборее, я совсем разучился говорить по-немецки. Вы, очевидно, не поняли меня: они не про-да-ют-ся, – по складам произнес мой друг. – Они священны.