Голоса в моей голове исчезли так же внезапно, как и появились. Нечего сказать, хорошая политинформация на больную голову. Ладно, судя по тому, что Безбородко сейчас в Царском Селе, у меня в запасе есть еще часа три, и провести их надо так, чтобы не было мучительно стыдно за пропойно проведенную ночь. Учитывая же, что объяснения по поводу невесть откуда взявшейся красотки мне еще предстоят, идея попадаться на глаза герцогине Кингстон, во всяком случае с утра, грела меня не более, чем балетные тапочки на Северном полюсе.
Дверь спальни тихонько приоткрылась.
– Ваша милость, пришел камердинер вашего дяди, спрашивает, какие будут распоряжения на его счет.
– Распоряжения? – Я свесил ноги с кровати, пытаясь окончательно прийти в чувство. – Сейчас. Пусть подождет. Неси сюда умывание. Да вели заварить мне кофе покрепче и коньяка туда плеснуть, если, конечно, что-то осталось.
– Слушаюсь, ваша милость. – Слуга скрылся за дверью, давая возможность подгулявшему господину принять господский вид.
Умывание, кофе и легкая разминка вдохнули в меня если не жизнь, то хотя бы возможность двигаться и связно излагать свои мысли. Редферн ждал меня во дворе, беседуя с прислугой о ценах, о погоде и о похождениях хозяев.
– Пошли, – качнул я многострадальной головой. – По дороге поговорим.
Мы вышли на улицу, где ждал нас пригнанный Питером экипаж.
– На Васильевский, – скомандовал я. – В двенадцать коллегий.
Возница щелкнул кнутом, и мы тронулись в путь.
– Послушай, Питер, – поинтересовался я, когда мы отъехали от особняка герцогини Кингстон, – у тебя есть жена?
Лицо Редферна начало густо краснеть, будто я спросил его о чем-то неприличном.
– Как на духу, ваша милость... три. Одна во Франции, одна в Канаде и одна в Англии.
– Оч-чень хорошо, – задумчиво произнес я. – Коран разрешает четыре. Осталось тебя только записать в турки.
– Да вы что говорите, милорд, как же можно?!
– Ладно, по эту сторону границы Аллах не видит, – махнул я рукой. – Будем тебя женить.
– Господи Иисусе! И на ком же? – Неподдельное удивление на лице Редферна было смешано с таким же интересом.
– Елизавету Кирилловну помнишь?
– А то как же!
– Вот на ней.
– Да помилосердствуйте, батюшка! – Питер, казалось, готов был рухнуть на колени прямо здесь, на полу кареты. – Как же можно? Она же дочь Кириллы Разумовского и, – Редферн перешел на шепот, – государыни Елизаветы. А я кто? Голота казацкая.
– Ты почтенный английский камердинер, а она беглая узница. Так что тут я особой разницы не вижу, – продолжал издеваться я.
– Да ведь она ж того, я слыхал, замужем.
– Так ведь и ты женат. Причем, заметь, неоднократно.
Аргументы Петра Реброва, похоже, исчерпались, и лицо его приобрело вид отрешенной обреченности.
– Ладно, чего пригорюнился. Никто тебя по-настоящему женить не собирается. Спасать ее нужно, понимаешь? Раз уже взялись за дело, бросать его нельзя.
– Это вы верно говорите, ваша милость, – с воодушевлением подхватил Редферн. – За что Елизавету Кирилловну в темнице держать? Поди, не воровка какая-то.
– Да уж, здесь дело посерьезнее будет. Она, видишь ли, возжелала себе законный престол вернуть, а за такие преступления государи всегда по полной мере отвешивали, не важно, была на эту тему статья в Уголовном кодексе или нет. Отсутствие закона не освобождает от ответственности. А теперь вот что выходит: к мужу ее везти нельзя, он сам в бегах. Так отпускать – ее схватят. И меня отошлют во глубину сибирских руд хранить какое-то терпенье. Герцогине она тоже ко двору не пришлась.
– И то правда. Слуги рассказывают, что их светлость на ночь к опочивальне Лизаветы Кирилловны стражу приставила. – Камердинер перешел на заговорщицкий тон. – Я думаю, ваша светлость, она ее к вам ревнует.
– Увы, я тоже так думаю, – усмехнулся я. – В общем, положение безвыходное. Придется брать твою знакомую с собой.
– Куда же, милорд? – искренне удивился Питер. – Разве мы куда-то едем?
– А как же, дорогой мой. Обязательно. Сегодня-завтра едем к Пугачеву с поручением Екатерины.
– Великий Боже! Да как же это вас угораздило? Я пожал плечами:
– Угораздило. Но учти, с нами будет толмач из тайной канцелярии да конвой, так что мне ее открыто везти никак нельзя. Поэтому записать ее придется как миссис Редферн. Кухарку, что ли? Хотя я вряд ли решусь есть стряпню, которую она приготовит.
– Подъезжаем, ваша милость! – крикнул возница.
– Во всяком случае, Питер, поздравляю с женитьбой.
Секретарь Безбородко принял меня любезно, но, как бы сказать, автоматически.
– Александр Андреевич еще не вернулся от государыни, – произнес он, складывая губы в заученную улыбку. – Вам назначено, и он вас обязательно примет. Соблаговолите подождать. – Завершив эту тираду, служитель, видимо, счел свою миссию оконченной и указал мне на ряд кресел, стоявших у стены. – Пожалуйте, должно быть, он скоро приедет.
Проделав все это, секретарь вернулся к занятию, прерванному моим появлением, – промыванию свежеобглоданных светских костей. Его собеседник, человек среднего возраста с объемистой папкой под мышкой, говорил оживленно, пытаясь при этом жестикулировать, каким-то чудом не давая упасть принесенным бумагам.
– Вчера к Елагиным, – услышал я русскую речь, – ближе к вечеру приехал Потемкин.
– Говорят, Калиостро предсказал его приезд?
– Да, я сам был тому свидетелем! Но это еще что! Кажется, Потемкин всерьез имеет виды на жену графа Лоренцию.
– Да ведь он же только-только стал фаворитом государыни. Как же можно так дразнить ее величество? Да и с Калиостро связываться глупо, того и гляди, лихо накличешь.
– Ха! Калиостро как раз и не очень-то возражает. Ему в Петербурге великая поддержка нужна, вот он и думает добиться благосклонности Циклопа, подложив ему свою жену.
– А правда ли, что граф Калиостро добивается аудиенции у императрицы?
– Чистейшая правда. Всем известно, – говоривший понизил голос, – что Екатерина уже не молода, а аппетиты по мужской части у нее, говорят, по-прежнему будь здоров. Так вот, по слухам, Калиостро открыл секрет возвращения молодости.
– Да возможно ли это? – недоверчиво произнес секретарь.
– По всему выходит, возможно. Я слыхал, герцогиня Кингстон с нашей государыней одногодки. А ты б видал ее на вечере у Елагиных! Ах какая женщина!
– Умерь свои восторги, – шикнул на него хранитель «высочайшей» двери. Он покосился на меня и что-то оживленно зашептал на ухо своему собеседнику. Я сидел, полузакрыв глаза, с отсутствующим видом, стараясь не особо двигать головой, чтобы не вызвать новый приступ боли.