– Но мы же предусмотрели этот вариант. – На скулах Гауматы начали ходить тугие желваки.
– Да, это так, – подтвердил Халаб. – Добыча не свернула с проложенной для нее тропы. Даниил устремился к Суру. Между ними началась потасовка, и наши люди почти схватили его возле дома второго свидетеля по делу Иезекии бен Эзры. Но тут произошло непредвиденное.
– Опять божественное вмешательство? – зло нахмурился Гаумата.
– Я бы не сказал, – невольно усмехнулся помощник. – Каким-то невероятным образом там оказался царевич Дарий, племянник недавно погибшего Кира.
– Дарий? – с удивлением, почти ужасом, переспросил Верховный жрец. – Что делает он в Вавилоне, да еще рядом с Даниилом?
– Мне это неведомо. Примчавшись на шум боя, к нашей печали, Дарий сразил всех трех стражников. Затем прибежал караул от ворот Сина. Дарий назвал им себя. Далее царевич Даниил приказал страже взять Сура и сопровождать их с Дарием во дворец.
– Стало быть, засада у дворца…
– Они не решились напасть на стражников. Ведь предполагалось, что возвращаться будет лишь Даниил.
– Так, значит, Сур теперь в руках у Даниила? – медленно произнес Гаумата, размышляя вслух.
– Я шел с этим ночью, но стража не допустила меня…
– Ты уже говорил об этом, – поморщился наместник Мардука.
– Это так, о мудрейший. Но вероятно, если бы я своевременно довел до тебя весть о пленении Сура, мне бы не пришлось сейчас говорить о том, что на рассвете дворцовая стража препроводила к Даниилу известную тебе Кору из храма Иштар.
– Вот как? – Лицо Гауматы резко помрачнело. Утро нового дня обещало неприятности еще большие, нежели те, что принес день прошедший.
Если Даниил велел доставить к нему двойника Сусанны, значит, ему известна вся подноготная затеи с «мятежом эбореев». Или не вся? Верховный жрец досадливо поглядел на подручного, стараясь не выказывать переполняющую его тревогу.
– Скажи мне, Халаб! Скажи, как верный друг. Пока я спал, ты наверняка что-то придумал?
– Немного, мой господин. Куда уж мне тягаться с вашим светлым разумом, которому сам Мардук дарует ясность?
– Ну-ну, к чему все эти слова? Расскажи скорее, что ты надумал?
– И Арах, и Сур, и Кора, и мертвый жрец, если вам угодно далее именовать его жрецом, причастны к делу лавочника Иезекии.
– И что же? – нетерпеливо спросил Гаумата.
– Все это дело затеял коварный Нидинту-Бел, дабы отомстить Сусанне и ее семейству. Но, сам того не желая, он разворошил осиный улей. Да, Иезекия, быть может, и невиновен. Хотя сказать об этом наверняка не представляется возможным. Но «Дыхание Мардука» обнаружено в тайнике в комнате Сусанны. Нападение на тюрьму может подтвердить великое множество людей, да и все остальные. – Халаб сделал красноречивый жест, демонстрирующий очевидность обвинения.
– Ну, говори же, говори! – вновь заторопил Гаумата.
– Рассказывают, что если крупный хищник попадает лапой в поставленный для него капкан и не может освободиться от него, он отгрызает свою лапу, невзирая на боль и тяжесть утраты, только бы вернуть свободу.
– О чем ты, Халаб? Чью лапу ты предлагаешь мне грызть?
– Валтасар уже близок. Не сегодня-завтра он будет здесь. В честь его победы можно выпустить на свободу несколько десятков несчастных, чья вина не слишком велика или время пребывания в застенках подошло к концу. Среди прочих может быть отпущен и Иезекия. Тем самым мы как бы говорим: «Мы не стали выяснять, убивал Иезекия или нет. Даже если и впрямь убивал – разум его в тот миг был помутнен отцовской любовью и негодованием. Ради мира в городе и в знак великой победы Мардук прощает несчастному его деяние, ибо милость бога безгранична!.» Что же касается остальных, то они к делу Иезекии прямого отношения не имеют.
– Но, едва оказавшись на свободе, Иезекия бросится к Даниилу, к Валтасару.
– Пока его дочь в наших руках, – усмехнулся Халаб, – никуда он не бросится. Ему следует доступно объяснить это.
Гаумата свел брови на переносице, обдумывая услышанное.
– Пожалуй, ты прав, Халаб, сын Мардукая. Я не зря приблизил тебя. А вдобавок ко всему мы устроим огромный пир на весь город. Все, от мала до велика, должны праздновать одержанную победу и возвращение доблестного государя.
– А заодно это прекрасный способ на время заключить мир с Даниилом. Он, как видим, не любит войну. Значит, следует открыть ему дорогу просьб, – подхватил Халаб. – Идя по ней, немногие достигают цели, но все сбивают ноги…
– А многие голову, – завершил его речь Верховный жрец. – Ступай распорядись. Пир должен быть такой, какого прежде здесь не видывали.
Халаб склонился в поклоне и направился к двери.
– Об остальном же я сам позабочусь, – тихо проговорил Гаумата, когда его помощник скрылся из виду.
Когда Иезекия толкнул дверь в свою лавку и переступил родной порог, взгляды ошеломленных домочадцев удивленно остановились, точно перед ними был не живой человек, а бесприютная душа, вернувшаяся к утраченному месту своего обитания. От прежней дородности почтенного лавочника не осталось и следа. Поседевшая борода свисала клочьями, и одежда, та самая, в которой он был схвачен, сейчас болталась на нем, точно парус на мачте в безветренную погоду.
– Отец! – Ханна, младшая сестра Сусанны, бросилась на шею постаревшего Иезекии, не в силах сдержать слез. Иезекия отрешенно поглядел на близких своих и слуг и затем медленно опустился на скамью, закрывая голову руками.
– Я велела навести порядок в лавке, – всхлипывая, рассказывала Ханна. – В последние дни мало кто решается заходить к нам, но теперь, когда ты вернулся…
Иезекия почти не слышал ее слов. Перед его глазами вновь и вновь появлялся суровый лик жреца, вещающего ему: «Как видишь, мы во всем разобрались, и ты свободен. Ступай, но помни: Мардук хоть и милосерден, но всякому отмеряет по его делам. Если, вернувшись к родному очагу, начнешь ты в сердцах говорить дурное против справедливейшего из богов и служителей его, божий гнев падет на тебя и испепелит без промедления. Неведомо, откуда взялся священный камень у дочери твоей, Сусанны, но там его нашли, и разговорами своими ты можешь лишь погубить ее. Молчи. И надейся на милость величайшего из богов!»
Теперь стоило Иезекии разомкнуть губы, чтобы произнести хоть слово – холодные, пробирающие морозом глаза жреца вновь являлись перед бен Эзрой грозным напоминанием. А потому сейчас он сидел на скамье и плакал, не скрывая слез.
В эту ночь в великом городе Божьих Врат тяжело было сыскать спящего. Еще засветло неумолчные звуки труб, арф, кифар, барабанов и бубнов смешивались в единый, невообразимый шум, сопровождаемый хохотом, улюлюканьем, свистом, радостными воплями и кличами толпы.
Победоносный Валтасар, сокрушитель Лидии и повелитель еще недавно столь грозной Персии возвращался, осиянный лучами славы, в свое царство. Дармовое вино и пиво наливалось во всякую подставленную чашу, будь то глиняный сосуд или же золотой ритон. На площадях состязались жонглеры, метатели дротиков, борцы и песнопевцы, спешившие усладить избалованный слух вавилонян рифмованными сказаниями о великой победе.