Переведя взгляд на Лулими, старик несколько подобрел лицом, и в его выцветших от старости глазах появился слабый луч узнавания.
– Это ты? – прошамкал он. – А белая женщина здесь зачем? Кого ты привел? Будущую жертву?
– Сейчас расскажу, Имигег, – шепотом сказал Лулими. – А ты постарайся вспомнить свое предсказание.
– Какое еще предсказание? – проворчал верховный жрец.
По преклонности лет у него случались провалы в памяти, но признаваться в этом Имигег не хотел.
– Когда-то давным-давно ты предрек, что настанет такой день, когда на великий престол храма с тобой и богом Леопардом взойдет верховной жрицей женщина с белой кожей. Твое пророчество свершилось. Вот она, белая жрица, и ее привел я, Лулими, как ты и предсказывал.
Имигег напряг память, но ничего подобного вспомнить не смог, и не мудрено, ибо такого предсказания попросту не делал. Лулими, эта продувная бестия, ловко воспользовался тем, что старый верховный жрец становится день ото дня все забывчивей и воспринимает это настолько болезненно, что готов подтвердить любое высказывание, какое только ему ни припишут.
Белая жрица требовалась Лулими по соображениям личного свойства. Но каким образом он собирался извлечь из этого выгоду – не совсем понятно, впрочем, возможно ли постичь ход мыслей жреца нам, простым людям? Его доводы поймет разве что пройдоха-киношник из Голливуда. Как бы то ни было, Лулими знал, что делает, и действовал наверняка.
Имигег клюнул. Старик заглотнул не только наживку, но и крючок, леску и даже грузило.
– Имигег разговаривает с духами и демонами, – объявил он, пыжась от важности. – Они говорят ему все. Женщину сделают верховной жрицей, как только мы добудем достаточно мяса для бога Леопарда и жрецов.
– То есть очень скоро, – уточнил Лулими.
– С чего ты взял? – спросил Имигег.
– Я имел беседу с моим мушимо, и он сказал, что воины из деревни Гато-Мгунгу вышли в поход и вернутся с пищей, которой на всех хватит.
– Прекрасно! – моментально подхватил Имигег. – Вчера именно это я и предсказал младшим жрецам.
– Итак, нынче же вечером… – сказал Лулими. – Пора тебе распорядиться, чтобы белую женщину подготовили, ведь ты сам только что это сказал.
Поддавшись внушению, Имигег хлопнул в ладони, и на его призыв явилось несколько младших жрецов.
– Отведи белую женщину к жрицам, – приказал он одному из них. – Мы произведем ее в верховные жрицы. Сообщи жрицам, пусть они подготовят ее. А также передай, что Имигег возлагает на них ответственность за ее безопасность.
Жрец провел девушку через ход за возвышением. Она оказалась в коридоре с помещениями по обе стороны. В одно из них жрец подтолкнул девушку и вошел следом. Пленница очутилась в просторной комнате, в которой увидела с дюжину почти обнаженных женщин, на которых были лишь узкие набедренные повязки.
Все они оказались молодыми, за исключением старой беззубой ведьмы, к которой и обратился жрец.
При первых же его словах женщины прекратили злобные выпады в адрес белой девушки.
– Я привел новую верховную жрицу бога Леопарда, – объявил он. – Имигег приказал, чтобы вы приготовили ее к церемонии, которая намечена на сегодняшний вечер. Если с ней что случится, отвечать будете вы, а уж гнев Имигега вам известен.
– Я сама ей займусь, – прошепелявила старуха. – Я прослужила в храме уже много дождей и пока еще не угодила в желудок бога Леопарда.
– Еще бы, такая старая и несъедобная, – хмыкнула одна из молодых.
– В отличие от тебя! – парировала старая карга. – Поэтому советую тебе поостеречься прогневить Имигега, да и меня, Мамгу. Ступай! – бросила она жрецу. – За белой женщиной приглядит старая Мамга!
Стоило жрецу шагнуть за порог, как белую девушку обступили со всех сторон. Женщины разглядывали ее с ненавистью, а те, что помоложе, принялись срывать с нее одежду. Девушку грубо пихали, однако не причиняли телесных повреждений, если не считать нескольких царапин, нанесенных длинными, похожими на когти ногтями.
Девушка не могла сообразить, зачем ее сюда привели. Действия женщин напоминали некий обряд. Поведение жриц не сулило ей добра, и девушка решила, что те намерены ее убить. Все эти лица со следами вырождения, остро отточенные желтые зубы, злые голоса и ненавидящие взгляды не оставляли и тени сомнения относительно намерений этих фурий. Она не знала, что им запретили трогать ее, и видела в них угрозу для жизни.
Вскоре с нее сорвали всю одежду, и она осталась в чем мать родила. Жрицы стали драться между собой за каждый кусок материи, и девушка получила передышку. Теперь она смогла наконец и осмотреться. Ее доставили в обычное жилище. Вдоль одной из стен были расстелены соломенные циновки. В углу находился глиняный очаг, над которым зияло отверстие дымохода. Впрочем, дым не успевал до него дойти, распространяясь по комнате едким чадящим облаком.
На очаге и рядом стояли горшки, на полу вдоль стен были расставлены глиняные блюда, деревянные сундуки, тростниковые корзины и мешки из звериных шкур. С вбитых в стены колышков причудливыми гирляндами свисали наряды и украшения: нитки бус, ожерелья из человеческих зубов и клыков леопарда, железные и медные браслеты, в том числе ножные, головные уборы из перьев, нагрудники из звериных шкур и из металлических дисков, масса всякой одежды, сшитой из пятнистой шкуры леопарда. Все в комнате свидетельствовало о первобытной дикости, что находило подтверждение и в необузданном поведении ее обитательниц.
Завершив баталию за последний лоскут из одежды девушки, жрицы вновь обратили внимание на новенькую.
Старая Мамга обратилась к ней с длинной речью, но Кали-бвана лишь качала головой, показывая, что не понимает ни слова. Затем по велению старухи жрицы вплотную занялись девушкой, причем без особой деликатности. Ее швырнули на грязную циновку, придвинули глиняное блюдо, и две молодухи принялись натирать девушку отвратительно пахнувшей мазью, изготовленной, скорее всего, из прогорклого масла. Мазь втирали до тех пор, пока тело девушки не стало мокрым.
Потом окатили какой-то зеленоватой жидкостью, отдававшей лавровым листом и жгучей, как огонь, и стали снова растирать, покуда жидкость не впиталась в кожу.
Когда пытка прекратилась, пленницу стали одевать. К этому времени Кали-бвана чувствовала себя больной и разбитой, а тут еще разгорелись споры, во что следует одеть верховную жрицу. Женщины то и дело убегали посоветоваться с Имигегом и приносили все новые одежды из других помещений храма. Наконец они с удовлетворением отступили, разглядывая творение своих рук. Кали-бвана, которой доводилось надевать самые немыслимые туалеты известнейших парижских модельеров, оказалась наряжена так, как никогда прежде.
Тонкую, изящную талию девушки охватывала набедренная повязка, сшитая из шкурок новорожденных детенышей леопарда. Через плечо была перекинута великолепная шкура ярко желтого цвета с блестящими черными пятнами, ниспадавшая изящными складками почти до колен. Пояс из леопардовых хвостов собирал это одеяние в мягкие складки вокруг бедер. На шее красовалось ожерелье из человеческих зубов, на запястьях и предплечьях – массивные браслеты, из которых по крайней мере два, как определила девушка, были выкованы из золота.