…Дверь в квартиру Николетты оказалась незапертой. Я этому удивился, вошел в прихожую и заметил кучу верхней одежды. У маменьки собрались гости.

Меньше всего мне хотелось сталкиваться с Зюкой, Кокой, Люкой, Макой, Пусиком и, расточая комплименты, пить с ними чай.

– Это ужасно, – достиг моих ушей вопль маменьки, – я вряд ли сумею пережить произошедшее. Он меня покинул! Бросил! Одну! Горе! Горе! Горе!

Испугавшись окончательно, я пугливым сайгаком заскочил в маменькину спальню. Вот оно как! Владимир Иванович удрал от молодой жены, сейчас у маменьки истерика, а заклятые подружки пытаются ее утешить.

– Это ужасно! – кричала Николетта.

Ее опочивальня прилегает к гостиной, вернее, когда-то это была одна огромная комната, потом в ней соорудили стенку из гипсокартона. Поэтому слышимость осталась прекрасная. Николетту это вполне устраивает. Иногда она в самый разгар вечеринки потихоньку удаляется к себе и подслушивает, какие гадости говорят об отсутствующей хозяйке гости. Вот и я сейчас стал невидимым свидетелем беседы.

– Нико, не плачь! – вещала Кока.

– Ужасно! Я умираю!

– Милая, у тебя покраснеют глаза, – предостерегла Зюка, – в конце концов, он уже не молод, это вполне естественный исход!

– О нет! Нет! – стенала маменька.

– А что ты наденешь на похороны? – поинтересовалась Люка.

Я вздрогнул: кто-то умер?

– Не знаю, – прекратила ныть Николетта, – может, красное с вуалью? Или розовое, со шляпкой.

– Нико! Погребение предполагает черное, – с легкой укоризной заметил Пусик.

– Мне этот цвет не идет, – отрезала маменька, – никогда его не ношу, он бледнит!

– Если с зеленым шарфиком, то ничего, – посоветовала Мака.

– Гадость! – взвилась маменька. – Шарфик! Пошлость! Еще предложи сумочку и туфли в тон.

– Жемчуг! – сказала Кока. – Мило и достойно.

– Только бриллианты! – взвизгнула Николетта. – Дорогой! Мне нужно колье! Из больших камней! И надо составить список гостей, и еще пресса, камера! Ясно?

– Конечно, – прогудел Владимир Иванович.

Я впал в недоумение. Сначала грешным делом я решил, что муж удрал от маменьки прочь, затем подумал, будто он скончался в одночасье. Однако сейчас слышу его вполне бодрый голос.

– Поминки будут в ресторане «Ягуар», – деловито распоряжалась маменька, – всех позову, будет человек пятьсот, люди должны видеть мое горе!

– Да, дорогая.

– Оркестр Большого театра! В полном составе!

– Да, милая.

– Патриарх должен его отпевать.

– Да, любимая.

– Погребение состоится на Новодевичьем кладбище.

– Да, солнышко. Кстати, у него есть приличный костюм? Вроде в последний раз он был не слишком шикарно одет, – поинтересовался отчим, – надо купить тысяч за десять евро.

– А вот это незачем, – взвизгнула маменька, – никто не разберет, что на покойника натянуто, незачем приобретать ненужное. Ах, какое горе, я безутешна, ах, ах!

– Воды!

– Капли!

– Врача!!!

– Скорей, кладите ее на диван.

– «Скорую»! Реанимацию!

Подталкиваемый нервными воплями, я влетел в гостиную и увидел живописную картину: в центре группы возбужденных подружек, на диване, раскинув руки в стороны, лежит маменька. Я громко сказал:

– Добрый вечер. Что случилось?

Глава 30

Дамы замолчали, Николетта села, ее глаза стали круглыми, как у совы, Пусик громко икнул, а Владимир Иванович ахнул:

– Во, блин!

– Добрый вечер, – повторил я, не понимая, отчего произвел на всех столь сногсшибательное впечатление.

Кока завизжала и юркнула под столик.

– Привидение! – заорала Люка, прячась за диваном.

– Спасите! – заголосила Зюка, бросаясь за занавеску.

Пусик, не говоря ни слова, прижался к буфету. Один Владимир Иванович сохранил способность изъясняться более или менее внятно.

– Ванек, это ты? – выдавил он из себя.

– Я, – подтвердил ваш покорный слуга.

– Живой?

Глупость вопроса меня рассмешила.

– Конечно, с какой стати мне умирать?

Отчим деликатно покашлял, потом сердито заорал:

– Голову оторву! На … отверчу!

– Мне? – испугался я. – За что?

– Да не тебе, – бушевал благоприобретенный папенька, – а той сволочи, которая позвонила и сказала: «В нашей больнице скончался Иван Павлович Подушкин, надо забрать тело».

Я прилип к полу и начисто потерял способность изъясняться.

– Так он не умер? – поинтересовалась Кока.

– Нет, – ответил Владимир Иванович.

Николетта села на диване.

– У нас не будет похорон? А колье? Гости? Поминки?

Я вздрогнул, тут маменька потрясла головой, протянула ко мне руки и взвыла:

– Вава! Ты тут! О! Какой стресс! Я так исстрадалась!

– Дорогая, – бросился Владимир Иванович к жене.

По дороге отчим наступил мне на ногу и сердито рявкнул:

– Ванек! Ну разве можно так воскресать! Внезапно! Нико вся дрожит, бедняжка.

Я плюхнулся в кресло и стал тупо наблюдать за присутствующими, которые метались вокруг рыдающей маменьки.

– Успокойся, милая, – журчала Кока.

– Не плачь, – зудела Люка.

– Ах, она так расстроилась! – причитала Мака.

– Но я же… думала… ну… – твердила Николетта. – Гости, колье…

– Милая! – закричал Владимир Иванович. – Мы совершили роковую ошибку! Отметили факт росписи в узком кругу! А как же свадьба?

Маменька замолкла.

– Действительно! – воскликнула она. – Как?

– Мы устроим пир на весь мир, – пообещал муж, – ресторан «Ягуар», пятьсот человек гостей. Не расстраивайся из-за поминок – ей-богу, свадьба – это веселей и круче!

– А колье? – прошептала маменька.