Анна-Мария де Бофор, которая раньше часто навещала Лауру и которую та любила за острый язык и живость ума, исчезла из города следом за Жюльеном Тулузским.
К сожалению, несмотря на все принятые им меры, Питу никак не удавалось увидеться с Мари. Молодую женщину по-прежнему держали под домашним арестом. Журналист знал только, что некий Арман, полицейский, навещает гражданку Гранмезон каждый день — и цветов он ей не приносит. Что же касается де Баца, то никто не знал, где он и что с ним.
Незадолго до Рождества в просторный Двор кузнецов вошел, согнувшись чуть ли не вдвое, еле передвигая ноги и опираясь на палку, древний старик. Это место назвали так из-за мастерских кузнецов, которые занимали большой крытый рынок, изначально предназначенный для торговли рыбой. Рыбный рынок здесь не прижился, но не было слышно и звона кузнечных молотов: кому в такое смутное время придет в голову украшать дом коваными воротами или изящными балконами? Тишину двора не нарушали даже крики разносчиков. Это место пользовалось дурной славой еще с тех времен, когда при Людовике XIV Никола де Рейни уничтожил находившийся здесь Двор чудес — прибежище разбойников и грабителей всех мастей. Тогда пролилось немало крови, и некоторые утверждали, что страшные привидения так и не покинули этих мест. Однако эти слухи ничуть не смущали гражданина Эбера, поселившегося с семьей в доме, стоявшем в глубине двора. К этому дому и направился старик.
Не обратив никакого внимания на расположенную на первом этаже типографию, из которой каждый день выходил кипевший злобой и ненавистью новый номер газеты «Папаша Дюшен», старик уверенно, словно бывал тут и раньше, поднялся на второй этаж и позвонил в колокольчик у свежевыкрашенной двери. Ему открыла высокая худая женщина лет тридцати пяти в синем платье, с белой косынкой и такими же манжетами.
— Ах, это вы, господин аббат! — Ее голос звучал приглушенно. — И вы решились прийти сюда в такое ужасное время?
— Дочь моя, это время Рождества, и мне захотелось вас поздравить. Кроме того, я привез вам из Карружа небольшой подарок, — добавил он, вынимая из глубокого кармана своей теплой накидки бутылку яблочной водки, еще сохранившей пыль погреба. — Гражданка Левенер посылает это вам с наилучшими пожеланиями.
— Добрая душа! Но входите же, господин аббат, и садитесь у огня, — пригласила женщина, пропуская в квартиру старика. Он прошел через небольшую прихожую в сияющую чистотой столовую, где уже был накрыт стол к ужину. Белоснежная скатерть отливала голубизной, все вокруг говорило о том, какая хорошая хозяйка гражданка Эбер. В девичестве Мария-Франсуаза Гупиль, она когда-то была монахиней в монастыре Непорочного Зачатия. «Папаша Дюшен» женился на ней два года назад.
На отполированной до зеркального блеска мебели самый придирчивый взгляд не нашел бы ни пылинки, а на ковре, покрывавшем красные плитки пола, — ни пятнышка. Из кухни плыл аромат отличного супа, а из соседней комнаты раздавалось агуканье маленького ребенка. Десять месяцев назад гражданка Эбер родила дочку, которую назвали странным именем Сципион-Виржиния. Родители девочку обожали.
Аббат Алансон не в первый раз появился во Дворе кузнецов — он заходил сюда всякий раз, когда наведывался в Париж. Аббат всегда передавал бывшей монахине привет, а иногда и небольшой подарок от ее покровителей — генерала Левенера и его супруги. Мария-Франсуаза была дочкой их бывшей белошвейки, и генерал даже выплачивал ей после смерти матери пенсию в шестьсот ливров в год. Пока девушка оставалась в монастыре, деньги поступали туда, теперь же их получала чета Эберов. Злые языки поговаривали, что белошвейка была очень хороша собой, а генерал отличался прекрасным зрением, хотя и не блистал красотой. Если Франсуаза выросла страшненькой, то благодарить за это ей следовало своего предполагаемого отца.
Как бы там ни было, Эбер увидел только положительные стороны в браке с «приемной дочерью» одного из самых блистательных солдат революции. Он сам родился в Алансоне, его сестра до сих пор жила там, и Эбер считал, что сохранять провинциальные корни — дело хорошее. Он также не находил ничего предосудительного в том, что его жену навещает священник, разумеется, принесший клятву верности новому правительству. Это было связующим звеном с Нормандией, где жили их предки. И потом, «папаша Дюшен» питал слабость к шестистам ливрам в год…
Кроме всего прочего, Эбер понимал, что его жена, с таким пылом принявшая новые идеи, когда ей пришлось покинуть монастырь, оставалась в глубине души христианкой. Она даже сохранила мебель, стоявшую в ее келье в монастыре Непорочного Зачатия, — кровать с балдахином из серой саржи, комод, несколько стульев и картину с изображением явления Христа двум его ученикам в Эммаусе. Эбер удовлетворился тем, Что «подкорректировал» политически неверную картину, подписав внизу: «Санкюлот Иисус ужинает со своими учениками в замке одного из них».
— Ваш супруг еще не вернулся, дитя мое? — спросил аббат, с усталым вздохом усаживаясь на предложенный ему стул.
— Увы, еще нет! Заседаниям Конвенте заканчиваются все позже и позже. Меня это беспокоит, ведь сейчас так опасно ходить ночью по улицам…
— Очень жаль. Мне хотелось с ним поговорить. Вы позволите мне подождать его?
— Конечно, господин аббат! Устраивайтесь поудобнее. Мы с вами выпьем по рюмочке ликера…
Франсуаза простодушно улыбнулась своему гостю. Священник уверял, что видел ее еще девочкой в лавочке матери и позже в монастыре, но она его не помнила. Однако было в старике что-то такое, что вызывало симпатию. Он выглядел таким старым и усталым. Седая борода скрывала красное морщинистое лицо, седые волосы падали низко на лоб, спина согнулась от старости, а из стареньких митенок выглядывали кончики пожелтевших пальцев… Молодыми оставались только ореховые глаза, прикрытые покрасневшими веками и прятавшиеся за очками в металлической оправе.
Им не пришлось ждать слишком долго. Они еще не допили ликер, а Эбер уже вошел в дом. Из прихожей, где он оставил свой плащ и шляпу, донесся его громкий голос:
— Как хорошо пахнет, гражданка Эбер! Горячий суп с капустой — это именно то, что мне сейчас нужно. Ага, у нас гости! — воскликнул Эбер, входя в столовую.
— Это аб… гражданин Алансон, о котором я тебе рассказывала. Он приехал из Карружа и привез бутылочку яблочной водки.
Читатели «Папаши Дюшена» никогда не видели редактора и воображали его таким, каким он был изображен на первом листе газеты, — колосс в карманьоле, с двумя пистолетами и саблей за поясом, потрясает топором над головой крошечного священника, стоящего на коленях у его ног. При встрече с Эбером они были бы очень удивлены. На самом деле это был маленький, тщедушный человечек, бледный, с тонкими чертами лица и коротко подстриженными каштановыми волосами. У него были изящные руки, серые глаза смотрели благодушно и приветливо, а одевался Эбер очень тщательно и даже элегантно. Сын мелких торговцев из Алансона, он получил прекрасное образование, учился у иезуитов, говорил правильно и отчетливо, если не вопил с трибуны Конвента, и играл по вечерам на флейте, чтобы убаюкать малышку-дочь.