– Простите, Алла, – я даже слегка дернула ее за рукав. – Тут есть поблизости туалет?
Она взглянула на меня с таким изумлением, как будто я была инопланетянкой.
– Туалет? Ах, ну да, конечно. Сейчас!
Она затормозила на набережной, где у причала стояли какие-то суда, видимо, прогулочные.
– Идемте, я вам покажу.
Но и по дороге в туалет она продолжала вести экскурсию. Вот тут то, а вон там это… Мы шли по пирсу, поднялись по лесенке среди сувенирных лавок и кафешек, а она все трещала, черт бы ее побрал. И даже в туалете она сказала все тем же гидским тоном:
– Имейте в виду, во всех американских туалетах есть бумажные круги для сидений!
– Спасибо, уж как-нибудь соображу!
Я боялась, что она, зайдя в соседнюю кабинку, будет продолжать экскурсию, но нет, Бог миловал. Интересно, она всегда так ведет себя с экскурсантами или же только со мной, от смущения? А почему она так смущена? Оттого, что у нее рыло в пуху и она боится каких-то вопросов? Скорее всего. Как жаль, что у меня нет мобильника и я не могу позвонить Адьке и сказать, что с меня хватит… Нет, надо выдержать все до конца. И попытаться как-то понять, что же связывало с ней Лёню. Прямого вопроса она ждет и боится. Это само по себе уже достаточно прямой ответ. И тем не менее я могу ошибаться. Ведь она могла быть просто влюблена в него… безответно… Я бы заметила, почувствовала, если бы что-то было…
Но сколько можно сидеть в сортире, даже американском, даже и на бумажном кружке? Я вышла. Она как-то очень сосредоточенно мыла руки.
– Алла Генриховна… – начала я с места в карьер.
– Называйте меня просто Алла, без отчества, мы тут отвыкли, – довольно мрачно, как мне показалось, отозвалась она.
Эта фраза почему-то сбила меня.
– Да, хорошо, а вы меня называйте тогда просто Петровна, проще, чем Леокадия.
Она рассмеялась. Смех и улыбка у нее были очень обаятельные. Лёня всегда ценил в женщинах обаяние…
– Хотите взглянуть на котиков? – спросила она.
– На каких котиков?
– Морских. Их тут много, для них специально сколотили мостки, у них тут лежбище.
– Конечно хочу! Очень хочу!
Она провела меня на галерейку, откуда открывался вид на искусственно созданное лежбище. На мостках валялось штук пятьдесят до невозможности грязных котиков, но было видно, что они вполне довольны жизнью.
– Это они от здешней воды такие чумазые? – полюбопытствовала я.
– Да. Я их видела на Дальнем Востоке, там они тоже, правда, чистотой не блещут, но все-таки… Хотя такими, как в цирке и всяких шоу, они в природе не бывают… Ну что, поедем дальше?
– Алла, а давайте посидим где-нибудь в кафе. Я вас приглашаю.
Она взглянула на меня с явным испугом.
– Но мы тогда не успеем все посмотреть…
– Ну и что? Неважно. У меня и так уже в голове каша.
– Что ж, с удовольствием. Идемте, тут рядом хорошая кондитерская.
Мы шли молча.
– Вот сюда! – сказала она, указывая на небольшое заведение с открытой террасой. – Здесь потрясающие пирожные.
– Отлично! Возьмите на свой вкус, только я не буду кофе, мне лучше зеленый чай.
Нам принесли корзиночку с маленькими пирожными, выглядевшими столь аппетитно, что у меня потекли слюнки.
– Странная встреча, да? – смущенно проговорила она.
– Пожалуй.
Мы обе замолчали. Пирожные оказались восхитительными.
Удивительно, подумала я, мне под шестьдесят, я в молодости даже представить себе не могла, что буду на старости лет сидеть в кафе на набережной Сан-Франциско, а моя дочь будет риелтором в штате Калифорния. Да мы и слова такого не знали – риелтор…
– А вы тут давно живете? – спросила я.
– Десять лет уже.
– А кто вы по профессии? Ах да, вы же, кажется, инженер…
– Да, – как-то странно покраснев, сказала она и закашлялась. – Моя профессия в России совсем перестала кормить, а я хорошо знала английский и решила переехать… И не жалею.
– У вас есть дети?
– Увы, нет. Я приехала сюда одна, потом вышла замуж за американца, но прожила с ним только два года. Не выдержала, мы были люди с разных планет. А теперь живу одна, снимаю хорошую небольшую квартирку и очень довольна.
– В Москве часто бываете?
– Нет, всего один раз была. Мне там тяжело. Я слишком многое там потеряла, вернее, слишком многих… Одни могилы…
– У вас уже есть гражданство?
– Нет пока, только грин-карт, но надеюсь в следующем году получить. Вы не курите?
– Нет, но при мне можно курить…
– Единственное, что раздражает меня в Америке, невозможность курить в кафе. С вашего разрешения, я выйду на две минутки, когда пьешь кофе, без сигареты трудно…
Она порылась в сумке, вытащила пачку сигарет, долго искала зажигалку, из сумки то и дело что-то падало, видимо, она волновалась.
– Вечно я все ищу! – смущенно пробормотала она, улыбнулась, словно извиняясь, и быстро пошла к выходу.
И я вдруг увидела, что на диванчике, на котором она сидела, валяется расческа и записная книжка. Черт дернул меня протянуть руку и взять книжку. Знаю, прекрасно знаю, что приличные люди так не поступают, но мной как будто и в самом деле командовал черт. Я открыла потрепанную кожаную книжку и тут же получила удар под дых. За прозрачным карманчиком книжки была фотография Лёни. Небольшая, но чудесная. Он в шикарном твидовом пиджаке, который я купила для него у одного нашего диктора, тот привез его из ГДР, куда ездил озвучивать какой-то документальный фильм. Лёня на этой карточке веселый, радостный… Черт велел мне вытащить фотографию из обложечного карманчика. Я перевернула ее и прочитала: «Моей любимой женщине, моей «лебединой песне»!»
– Леокадия, что вы делаете? – раздался надо мной испуганный голос Аллы.
– Это выпало из книжки… Алла, что это значит?
Она была бледная, над губой выступил пот.
– А разве и так не ясно?
– Ясно… Боже мой… Это долго продолжалось?
– Пять лет… Пять последних лет его жизни… Я не хотела, чтобы вы знали… И он не хотел, он любил вас… Оберегал…
– Вы работали с ним?
– Нет. Никакой я не инженер, я была… литературным переводчиком…
– Но когда же вы встречались, я ничего не замечала.
– Зачем вам это сейчас?
– Алла, я хочу знать!