– А-а, – устало сказал Гибсон, – обойдусь и так.
Студия помещалась в особом строении, стоявшем за домом. Ее построили для пользовавшегося необъяснимой славой викторианского члена Академии. К нелепо пышному входу в студию вели накрытые тентом ступеньки. Тент поддерживали гипсовые кариатиды, от которых Трой не захотела избавиться, найдя их забавными. Теперь между кариатидами стоял, разительно с ними не сочетаясь, огромный “млинзи”, производивший в своем темном костюме ненамного менее сильное впечатление, чем в львиной шкуре и браслетах. Он держал правую руку он в нагрудном кармане и полностью он перекрывал проход.
– Добрый вечер, – сказал Аллейн.
– Добрый вечер, сэр, – откликнулся “млинзи”.
– Я – собираюсь – войти – внутрь, – раздельно произнес Аллейн. Поскольку никакой реакции не последовало, он повторил фразу, постучав себя по груди и ткнув пальцем в дверь. ” Млинзи” выкатил глаза, по-военному четко развернулся, стукнул в дверь и вошел в студию. На его зычный бас ответил другой, еще более зычный, затем послышался голос Трой:
– А, это Рори.
“Млинзи” отступил в сторону и Аллейн, уже начавший побаиваться, что потеряет контроль над собой, вошел внутрь.
Возвышение для натурщика находилось в дальнем конце студии. С ширмы, которую Трой использовала в качестве задника, свисала львиная шкура. Перед нею, расставив ноги и разведя руки, возвышался Громобой – при всех регалиях, сверкающий орденами, золотыми аксельбантами и оружием.
Трой, скрытая четырехфутовым холстом, возилась с палитрой. На полу валялись два наспех сделанных углем наброска. В зубах она сжимала кисть. Она обернулась и несколько раз с силой кивнула мужу.
– Хо-хо! – воскликнул Громобой. – Рори, голубчик, прости, я не могу отсюда сойти. Как видишь, мы работаем. Уходи! – рявкнул он “млинзи” и добавил что-то резкое на родном языке. Охранник вышел.
– Я приношу тебе извинения за него, – величественно произнес Громобой. – Со вчерашней ночи он нервно относится к моему благополучию. Я позволил ему поехать со мной.
– У него, похоже, рука не в порядке.
– Да. Ему сломали ключицу.
– Вчера?
– Да. Тот, кто напал на него, кем бы он ни был.
– Врач его осматривал?
– О да. Врач, обслуживающий посольство. Доктор Гомба. Хороший человек. Прошел подготовку в госпитале Святого Луки.
– Он что-нибудь сказал о причинах перелома?
– Удар, нанесенный скорее всего ребром ладони, поскольку никаких признаков применения оружия не обнаружилось. Это, собственно, не перелом – трещина.
– А что говорит об этом сам “млинзи”?
– Он слегка расширил свое, довольно скудное, описание вчерашних событий. Говорит, что кто-то ударил его по основанию шеи и вырвал из рук копье. Кто это был, он не имеет понятия. Я должен извиниться, – учтиво прибавил Громобой, – за то, что явился к вам, не договорившись заранее. Срок моего пребывания в Лондоне сократился, а я уверен, что никто, кроме твоей жены, не сможет написать моего портрета, и мне не терпится его получить. Поэтому я, как мы выражались в “Давидсоне”, плюнул на китайские церемонии, взял да и приехал.
Трой уже держала кисть не в зубах, а в руке.
– Если хочешь, останься, милый, – сказала она мужу, награждая его одной из редких своих улыбок, все еще пронимавших его до самого сердца.
– Если не помешаю, – откликнулся он, стараясь, чтобы в голосе его не прозвучала ирония. Трой покачала головой.
– Нет-нет-нет, – любезно промолвил Громобой. – Ничего, кроме удовольствия, нам твое общество не доставит. Не считая того, – прибавил он с раскатистым смехом, – что я не смогу тебе отвечать. Я прав, маэстро? – спросил он у Трой, которая ему не ответила. – Не знаю женского рода для слова “маэстро”, – пожаловался он. – Нельзя же сказать “маэстра” или “маэстрица”. Это было бы дурным вкусом.
Трой издала какой-то шелестящий звук.
Аллейн уселся в видавшее виды кресло.
– Раз уж я здесь и пока я не стал помехой вашей работе... – начал он.
– Мне, – перебил его Громобой, – ничто не может помешать.
– И отлично. Я вот подумал, не сможет ли Ваше превосходительство рассказать мне что-нибудь о двух людях из числа вчерашних гостей?
– Наше превосходительство может попробовать. Он такой смешной, – как бы в скобках заметил Громобой, обращаясь к Трой, – с этими его “превосходительствами”.
И опять к Аллейну:
– Я уже рассказал твоей жене о “Давидсоне”.
– Я имею в виду брата и сестру Санскритов.
Громобой по-прежнему улыбался, но губы его сомкнулись.
– Я бы немного изменил позу, – сказал он.
– Нет, – откликнулась Трой, – не двигайтесь.
Ее рука уже летала над холстом.
– Санскриты, – повторил Аллейн. – Оба очень толстые.
– А! Да. Я знаю эту пару.
– У них есть связи с Нгомбваной?
– Коммерческие. Да. Они были импортерами галантерейных товаров.
– Были?
– Были, – без малейшего смущения ответил Громобой. – Теперь все распродали.
– Ты знал их лично?
– Мне их представляли.
– Они с охотой покинули страну?
– Полагаю, что нет, раз они теперь возвращаются.
– Что?
– По-моему, они собираются вернуться. Какие-то изменения в их планах. И сколько я понял, вернуться они хотят немедленно. Вообще они мало что значат.
– Громобой, – сказал Аллейн, – были у них какие-нибудь основания затаить против тебя злобу.
– Совершенно никаких. А что?
– Простая проверка. В конце концов, кто-то ведь пытался убить тебя на приеме.
– Что ж, ты не оставил для этого ни малейшей возможности. Как бы там ни было, они скорее должны испытывать ко мне благодарность.
– За что?
– Они же возвращаются назад при моем режиме. Прежнее правительство обошлось с ними довольно круто.
– Когда было принято решение? О возможности для них снова обосноваться в Нгомбване.
– Дай подумать... я бы сказал, около месяца назад. Может быть, несколько раньше.
– Но когда я навещал тебя три недели назад, я своими глазами видел Санскрита на ступенях его магазина. И там как раз закрашивали его имя.
– Вот тут ты ошибся, дорогой Рори. Скорее, я думаю, его подкрашивали заново.
– Понятно, – сказал Аллейн и, промолчав несколько секунд, спросил: – Они тебе нравятся? Санскриты.