– Весной это случается, – сказал мистер Шеридан.
Он немного шепелявил.
– Да, говорят, – не то чтобы резко, но решительно сказал мистер Уипплстоун и чуть шагнул вперед, намереваясь уйти.
– Ну и как вам, понравилось? – небрежно поинтересовался мистер Шеридан.
– О, очаровательно, очаровательно, – ответил мистер Уипплстоун, легкостью тона давая понять, что тема исчерпана.
– И хорошо. Я рад. С добрым утром, Чабб, можно вас на пару слов? – сказал мистер Шеридан.
– Конечно, сэр, – ответил Чабб.
И мистер Уипплстоун обратился в бегство. Юноша дошел с ним до угла. Здесь мистер Уипплстоун собирался его отпустить, и направиться к Баронсгейт. Он обернулся, чтобы поблагодарить попутчика, и снова увидел дом с его гирляндами и нелепым садиком, теперь весь залитый солнцем. Ни слова не сказав, мистер Уипплстоун резко свернул налево и оказался у Эйбла, Вертью и Сыновей, на три ярда опередив попутчика. Он вошел в контору и положил на стол пухлой дамы свою визитную карточку.
– Я желал бы иметь право первого выбора, – сказал он.
С этого мгновения все дальнейшее было предрешено. Нет, он вовсе не потерял головы. Он самым разумным образом навел справки, выяснил как обстоят дела с арендой, канализацией и возможной необходимостью ремонта. Он проконсультировался со своим поверенным, с управляющим своего банка и со своим адвокатом. Трудно сказать, обратил ли бы он хоть какое-то внимание на их возражения, буде таковые имелись бы, однако возражений ни у кого не нашлось и уже через две недели мистер Уипплстоун к собственному нестихающему изумлению перебрался в новое жилище.
Своей жившей в Девоншире замужней сестре он написал следующее: “– ты, может быть, удивишься, услышав о перемене в моей жизни. Не ожидай от этого места чего-либо эффектного, это тихая заводь, полная стариковских причуд, как, собственно, и я сам. Ничего волнующего, никаких “хэппенингов”, насилия, отвратительных демонстраций. Меня это устраивает. В моем возрасте предпочитаешь скупую на события жизнь, и именно такой жизнью, – этой фразой он закончил письмо, – я и предполагаю наслаждаться в доме № 1 по Каприкорн-Уок”.
Пророком мистер Уипплстоун оказался никудышным.
III
– Все это чрезвычайно мило, – говорил суперинтендант Аллейн. – Но чем, собственно, намерена заниматься Специальная служба? Сидеть на растолстевших задах, размахивая нгомбванскими флагами?
– Что именно он сказал? – спросил мистер Фокс. Речь шла об их начальнике, заместителе комиссара полиции.
– Будто вы сами не знаете! – откликнулся Аллейн. – Его речей чарующих разумность – лишь шелуха парящих в горних дум.
– А что такое “горние”, мистер Аллейн?
– Понятия не имею. Это цитата. Только не спрашивайте откуда.
– Да я просто так, поинтересовался, – смиренно сказал Фокс.
– Я даже не знаю, как это слово пишется – горестно сказал Аллейн. – И что оно означает, уж если на то пошло.
– Может оно как-то с горем связано?
– Тогда какой смысл во всей этой фразе? Никакого. Нет, тут речь скорее о горнах, хотя в них либо дудят, либо плавятся. Ну вот, теперь еще и вы меня расстроили, братец Фокс.
– Так может вернемся к комиссару?
– Хочешь не хочешь, а придется. Вся эта каша заварилась из-за предстоящего визита.
– Президента Нгомбваны?
– Его самого. Штука в том, братец Фокс, что я знаком с Президентом. И комиссару об этом известно. В школьные годы мы с ним жили в одном пансионе, в “Давидсоне”. И целый год просидели на одних и тех же занятиях. Милый был паренек. Не всем он пришелся по вкусу, но мне понравился. Так что мы с ним были не разлей вода.
– Представляю себе, – сказал Фокс. – И комиссару, значит, хочется, чтобы вы тряхнули стариной.
– А я вам о чем толкую? Его вдруг осенило, что нам стоит встретиться – вроде бы и случайно, но при этом официально. Комиссару угодно, чтобы я втолковал Президенту, что если он не согласится на любую процедуру, которую сочтет уместной Специальная служба, его могут легко прикончить, во всяком случае это породит ужасное беспокойство, смятение и тревогу на всех уровнях, от Королевы и ниже. Причем изложить все это я должен, с вашего позволения, тактично. Они боятся, что Президент обидится и станет публично выражать недовольство. Он, видите ли, чувствителен, словно актиния.
– Так он, значит, против обычных предосторожностей?
– Он всегда был упрям, как осел. В колледже говорили, что если тебе требуется, чтобы старина Громобой сделал что-то, попроси его ни в коем случае этого не делать. К тому же он принадлежит к разряду пренеприятных людей, которые решительно ничего не боятся. И чертовски заносчив к тому же. Разумеется, он против. Он не желает, чтобы его защищали. Он желает изображать Гарун-аль-Рашида и слоняться по Лондону, оставаясь таким же неприметным, как угольный ящик в раю.
– Да, – рассудительно сказал мистер Фокс, – позиция не очень умная. Этот джентльмен – мишень номер один для любого охотника до покушений.
– Зануда он, вот он кто. Конечно, вы правы. Каждый раз как он проталкивает очередной кусок своего промышленного законодательства, он обращается в мишень для какого-нибудь экстремиста. Черт подери, братец Фокс, да всего несколько дней назад, когда он надумал отправиться на Мартинику с широко разрекламированным визитом, какой-то прохвост выпалил в него в упор. Промазал и сам застрелился. Арестовывать было некого. А Громобой радостно покатил дальше, стоя на сиденьи автомобиль, выставив напоказ свои шесть футов и пять дюймов, сверкая глазами и зубами, так что его эскорту каждый дюйм дороги показался милей.
– Похоже, он малый что надо.
– Тут я с вами спорить не стану.
– Совсем я запутался с этими зарождающимися нациями, – признался Фокс.
– Не вы один.
– Я хотел сказать – вот эта Нгомбвана. Что она собой представляет? Вроде бы независимая республика, но при этом как бы член Британского содружества, однако если так, то почему она держит в Лондоне посла, а не полномочного представителя?
– Вот именно, почему? Главным образом благодаря маневрам моего закадычного друга, старины Громобоя. Они все еще состоят в Содружестве. Более или менее. То есть с одной стороны состоят, а с другой вроде бы и нет. Все формальности соблюдены, но при этом у них полная независимость. Все пышки и ни единой шишки. Потому-то он и настоял, чтобы его представитель в Лондоне именовался послом и жил в таких апартаментах, что и великой державе было бы незазорно. Это исключительно его заслуга, старины Громобоя.
– А что думают о визите его люди? Здешние, из посольства. Посол и все прочие.