Но в памяти у нее всплыла вдруг фигура лорда Пастерна, сосредоточенно извлекающего из патронов пули, и она мысленно услышала, как он буркнул: «Гораздо лучше предоставить дело мне».
Аллейн повел их шаг за шагом по всем происшествиям, случившимся за вечер на Дьюкс-Гейт. О чем говорилось перед обедом? Как разделились собравшиеся и по каким комнатам разошлись? Что они сами делали и говорили? Карлайл обнаружила, что ей приходится описывать свой приезд. Нетрудно было сказать, что ее тетя с дядей поссорились из-за дополнительных гостей к обеду. Труднее стало, когда он наводящими вопросами снова подвел ее к вероятности помолвки между Риверой и Фелиситэ, спросив, обсуждалась ли она и кем и доверялась ли ей Фелиситэ.
— Вопросы могут показаться вам бестактными, — сказал Аллейн, предвосхищая попытки такого возражения. — Но поверьте, я вовсе не стремлюсь копаться в их личной жизни. Неважные детали будут с большой благодарностью отброшены и забыты. Мы просто сужаем область расследования, вот и все.
И Карлайл показалось, что увиливать будет глупо и неправильно, и она объяснила, что Фелиситэ тревожилась и чувствовала себя несчастной из-за Риверы.
Она уловила неловкость Эдварда и добавила, что в ситуации Фелиситэ — Ривера не было ничего, решительно ничего.
— Фелиситэ всегда делает эмоциональных слонов из сентиментальных мух, — пояснила она. — Думаю, она получает от этого удовольствие.
Но, уже произнося эти слова, она сама осознала, что вспышка Фелиситэ была серьезнее, чем она дала понять, ее голос утратил искренность, и она догадалась, что и Аллейн тоже это услышал. Ее стала подавлять его неспешная настойчивость, и одновременно собственное пристрастие к деталям доставило удовольствие от такой точности. Еще она испытывала чувство сродни отвращения художника к неаккуратности или искажению. Опять же просто было описать минуты, которые она провела в одиночестве перед обедом в бальном зале. Едва она об этом заговорила, ее на мгновение пронзила острая ностальгия, и она поймала себя на том, что рассказывает Аллейну, что там состоялся бал по случаю ее выхода в свет, и что она постояла у рояля, вспоминая его.
— Вы не заметили, зонты от дождя и солнца там были?
— Да, — быстро ответила она. — Заметила. Они лежали на рояле. Я узнала французский зонт тети Силь. Я вспомнила, как Фелиситэ играла с ним ребенком. Он развинчивается. — Она осеклась. Но вам ведь и так это известно.
— И когда вы его видели, он был целый? Ничего в трубке не отсутствовало?
— Нет, нет.
— Вы уверены?
— Да. Я взяла его и открыла. Считается, что это приносит несчастье, верно? Тогда с ним все было в порядке.
— Хорошо. А после вы пошли в гостиную. Понимаю, это кажется бесцельной дотошностью, но что произошло потом?
Не успела она опомниться, как рассказала ему про журнал «Гармония» и, как будто не было вреда повторить ее догадку, что одно из писем на странице НФД написано Фелиситэ. Аллейн никак не дал понять, что это представляет особый интерес. А вот Эдвард по неизвестной причине издал приглушенный возглас. «Я совершила оплошность?» — подумала Карлайл и поспешила перейти к рассказу о посещении кабинета дяди, где он извлекал из патронов пули. Аллейн небрежно спросил, как именно он это делал, и даже отвлекся от насущных проблем, позабавленный аккуратностью и сноровистостью лорда Пастерна.
Карлайл давно привыкла к вопросам о чудачествах дяди. Она считала его справедливой добычей и обычно развлекалась, составляя четкие, незлые скетчи о нем для своих друзей. Его дурнославность была такова, что она всегда чувствовала, что мешкать будет нелепо. И сейчас она поддалась этой привычке.
Тут перед ее мысленным взором вдруг предстал ящик, вытащенный из стола и поставленный возле его локтя. Ощутив, как у нее сжимается нутро, она резко остановилась.
Но Аллейн повернулся к Неду Мэнксу, и Нед сухо и размеренно стал отвечать на вопросы о его собственном появлении в гостиной. Какое впечатление на него произвели Морено и Ривера? Он не слишком много с ними разговаривал. Леди Пастерн отвела его в сторонку, чтобы показать ему свою вышивку.
— Крестом? — спросил Аллейн.
— И гладью. Как большинство француженок своей эпохи, она отлично вышивает. Поэтому я не обращал особого внимания на остальных.
Затем последовал сам обед. Застольная беседа, говорил Нед, была обрывочной, о всякой всячине. Он не помнит в подробностях.
— У мисс Уэйн зрение и слух истинного наблюдателя, — сказал, оборачиваясь к ней, Аллейн. — Возможно, вы вспомните? О чем вы говорили? Вы сидели… где именно?
— Справа от дяди Джорджа.
— А слева от вас?
— Мистер Ривера.
— Не вспомните ли, мисс Уэйн, о чем он говорил? — Аллейн протянул ей портсигар. Пока он давал ей прикурить, Карлайл глянула мимо него на Неда, который чуть заметно качнул головой.
— Боюсь, я нашла его ужасным, — сказала она. — Слишком уж он был неестественным, слишком напористым. Сплошь цветистые комплименты и манеры испанского гранда, такое непросто проглотить.
— Вы согласны, мистер Мэнкс?
— О да. Он был совершенно неестественным и довольно нелепым, как мне показалось.
— Почти оскорбительным, вы бы сказали?
Они не смотрели друг на друга. Эдвард сказал:
— Он просто превозносил себя до небес, если это назвать оскорбительным.
— Вы говорили о сегодняшнем выступлении?
— О да, — ответил Эдвард. — И должен признать, нисколько не удивлен, что официанты запутались, кого им следует выносить. Мне показалось, что и кузен Джордж, и Ривера хотели, чтобы все внимание и аплодисменты достались ему одному, и ни один не мог решиться отдать носилки другому. Морено явно был из-за этого на грани.
Аллейн спросил, как долго мужчины оставались в столовой. Неохотно — слишком неохотно, подумала Карлайл, ощутив все растущую опасность — Нед сообщил, что лорд Пастерн увел Морри, чтобы показать ему холостые патроны.
— И вы с Риверой остались за портвейном? — спросил Аллейн.
— Да, ненадолго.
— Можете вспомнить разговор?
— Ничего он вам не даст.
— Никогда не знаешь наперед.
— Я разговору не способствовал. Он задавал самые разные вопросы об отношениях друг к другу членов семьи, и я его окоротил.
— Как он к этому отнесся?
— Наверное, никому не нравится, когда их ставят на место, но, полагаю, шкура у него была довольно толстая.
— Собственно ссора имела место?
Эдвард встал.
— Послушайте, Аллейн, будь я хотя бы в малой степени в это замешан, то последовал бы собственному совету и отказался бы отвечать на ваши вопросы до приезда моего адвоката. Я не замешан. Я не дурачился с револьвером. Я не повинен в смерти Риверы.