— И все-таки вы записали его показания, — напомнил Ратлидж.
Хэмиш, наслаждаясь замечанием Форреста, тихо повторил: «В таком состоянии от него никакого толку ни ему самому, ни другим…»
Ратлидж резко отвернулся, чтобы скрыть лицо от острого взгляда Форреста.
— Не вижу, что еще я мог сделать. Сержант Дейвис доложил о разговоре, и я должен был в этом разобраться, — оправдывался Форрест, — не важно, безумен Хикем или нет. Но это не значит, что мы обязаны верить ему. Не могу себе представить, что Уилтон виновен в убийстве. Вы встречались с ним. Это не похоже на него, верно?
— Насколько я понимаю, полковник тоже не слишком походил на возможную жертву убийства.
— Вообще-то нет. Но ведь он мертв, не так ли? Не знаю, была ли его смерть случайной или намеренной, но убийство есть убийство, так как никто не сообщил нам что-нибудь другое. Никто не сказал: «Я был там, разговаривал с ним, и вдруг лошадь толкнула меня под руку, ружье выстрелило, и в следующий момент я увидел беднягу мертвым».
— А если бы кто-нибудь это сказал, вы бы поверили ему?
Форрест вздохнул:
— Нет. Только идиот носит дробовик на взводе.
— Это возвращает нас к Мейверсу и его ружью. Если Уилтон побывал в тех местах утром в день убийства, он мог взять дробовик из дома Мейверса, выстрелить и поставить его на место, прежде чем Мейверс вернулся из деревни. Показания Хикема по-прежнему важны.
— Если капитан Уилтон мог это сделать, то любой в Аппер-Стритеме тоже, — упрямо ответил Форрест. — Доказательств по-прежнему нет.
— Они могут быть, — задумчиво промолвил Ратлидж. — Капитан Уилтон приезжал погостить к своей кузине, когда ее муж умер. Несомненно, он знал о завещании и о пункте насчет старого дробовика. Насколько я понял, в то время это вызвало некоторые проблемы.
— К сожалению, я забыл об этом. Но ведь это косвенные улики! Догадки!
— Что, если полковник был не той жертвой?
Брови Форреста недоуменно поднялись.
— Что вы имеете в виду под «не той жертвой»? Нельзя в упор застрелить не того человека, которого намеревались! Это глупость!
— Да, — согласился Ратлидж. — Такая же глупость, как то, что полковник был безукоризненным джентльменом без единого греха на совести. Когда люди начнут говорить мне правду, капитан Уилтон окажется в большей безопасности. Предполагая, конечно, что вы правы и он невиновен.
Оставив сержанта Дейвиса проверять, состоялось ли в действительности свидание Ройстона с дантистом в Уорике, Ратлидж отправился на поиски Хикема, но тот как сквозь землю провалился.
«Вероятно, пьет где-то, — сказал Хэмиш. — Только ты работаешь всухую, приятель. Я бы с удовольствием употребил бутылочку».
Это был единственный раз, когда Ратлидж согласился с Хэмишем.
Он повернул машину к гостинице, обратив свои мысли к обеду.
Обед оказался по-своему интересным. Ратлидж едва приступил к жареной баранине, как стеклянные двери ресторана открылись и вошел мужчина — судя по одежде, священник. Окинув взглядом помещение, он направился туда, где сидел Ратлидж.
Мужчина, лет тридцати, со светлыми волосами, вежливыми манерами, производил впечатление человека с сильным чувством собственного достоинства. Остановившись у столика, он заговорил мелодичным баритоном:
— Инспектор Ратлидж? Я Карфилд — викарий. Меня только что вызвали снова в «Мальвы», так как мисс Вуд все еще нехорошо. Вот я и подумал, что, возможно, разумнее спросить у вас. Можете вы сказать мне, когда тело полковника будет выдано для захоронения?
— Еще не было коронерского дознания, мистер Карфилд. Садитесь, пожалуйста. Я бы хотел поговорить с вами, раз уж вы здесь.
Карфилд принял предложенный кофе со словами:
— Смерть полковника — такое трагическое событие.
— Так все говорят. Но у кого могло возникнуть желание убить его?
— Ни у кого, о ком бы я мог подумать.
— Тем не менее кто-то это сделал.
Изучая Карфилда, пока тот размешивал в кофе сливки, а не сахар, Ратлидж решил, что его лицо выглядело бы на сцене красивым и мужественным из двадцатого ряда, но слишком костлявым вблизи. Голос тоже хорош для проповеди, но чересчур скрипучий в обычном разговоре. За внешним обликом священника скрывался актер. Сержант Дейвис был прав насчет этого.
— Расскажите мне о мисс Вуд.
— Леттис? Очень красивая и с оригинальным умом. Она приехала в «Мальвы» несколько лет назад — в 1917-м, когда закончила школу, — и с тех пор была украшением общества. Мы все очень любим ее.
Поверх чашки Карфилд тоже разглядывал инспектора: отметил его худобу, складки возле рта — признак утомления, напряженные мышцы вокруг глаз, выдававшие настороженность, несмотря на маску вежливого интереса. Но Карфилд неверно понимал эти признаки, приписывая их человеку неглубокого ума, который мог оказаться полезным.
— Она очень тяжело восприняла смерть своего опекуна.
— В конце концов, он был ее единственной семьей. Девушки часто привязаны к своим отцам.
— Харриса едва ли можно так охарактеризовать, — сухо заметил Ратлидж.
Грациозным взмахом руки Карфилд отмел намек на возраст.
— Судя по всему, что я слышал, ему впору ходить по воде.
Карфилд засмеялся, но несколько нервно:
— Харрис? Нет, если кто-нибудь соответствует такому представлению, то это Саймон Холдейн, а не полковник. Он был прирожденный воин. Некоторые люди становятся солдатами, потому что лишены воображения и не умеют бояться. А у Чарлза Харриса был настоящий воинский талант. Однажды я спросил его об этом, и он ответил, что его опыт почерпнут из чтения и уроков истории, но мне трудно в это поверить.
— Почему?
— Полковник был лучшим игроком в шахматы, какого я когда-либо встречал, а у меня самого немалый опыт в этой игре. Он родился с даром стратега, который мало кто имеет, и сам выбрал, как его использовать. Харрис отлично понимал, что война означает игру с человеческими жизнями, а не с резными фигурами на шахматной доске, но она была страстью, от которой он не мог избавиться.
Ратлидж ничего не сказал. Карфилд потягивал кофе. Немного помолчав, он вновь вернулся к начатой теме:
— Люди из Уорикшира, служившие под командованием полковника, обожали его — они говорили, что на поле битвы он был харизматичен, но это скорее умение манипулировать. Вряд ли вы были на войне, инспектор, но я должен сказать вам, что посылать других людей в бой рано или поздно ложится тяжким грехом на душу.
Хэмиш встрепенулся, но воздержался от замечаний. Ратлидж услышал собственный голос:
— Тогда цари Израиля не должны мирно почивать на груди Авраама. Насколько я помню, они воевали большую часть времени.