— Где сейчас находится его племянник?
— Он ожидает моего возвращения в городе Фонди.
— Имеет ли он необходимые доказательства родства?
— При нем есть документы, не оставляющие никаких сомнений.
— Если гражданские власти не будут иметь претензий, с нашей стороны он может не опасаться препятствий его намерениям.
Я не был настроен длить беседу со своим малоприятным собеседником хотя б минутой более, чем было необходимо. Время подгоняло меня, я был исполнен решимости не делать в пути ни единой передышки, пока не доберусь до Фонди, даже если меня застигнет ночь. И, сказав отцу настоятелю, что в ближайшее время он непременно услышит обо мне вновь, я откланялся и поспешил покинуть ризницу.
У монастырских ворот стоял мой прежний друг с жестяной табакеркой, желавший меня выпустить.
— Благослови тебя Бог, сын мой, — сказал почтенный келейник, потрепав меня на прощанье по плечу, — возвращайся поскорей к любящему тебя духовному отцу и побалуй его по дружбе еще одной малюсенькой понюшкой восхитительного табака.
Как можно скорее вернулся я в деревню, где оставил мулов, велел тотчас оседлать их и сумел добраться до Фонди незадолго до заката.
Взбегая по ступенькам нашей гостиницы, я терзался мучительными сомнениями — не знал, как лучше сообщить Альфреду весть о своей находке. Если мне не удастся подготовить его к своей новости должным образом, последствия услышанного — из-за его душевного состояния — могут оказаться губительны. Преисполненный смятения, отворил я дверь его комнаты и, оказавшись с ним лицом к лицу, так был поражен оказанной мне встречей, что на минуту-другую совершенно утратил самообладание.
От летаргии, в которую он был погружен, когда я видел его в последний раз, не осталось и следа. Глаза его сверкали, щеки горели ярким румянцем. Он встал при моем появлении, но не принял моей протянутой руки.
— Вы отнеслись ко мне не по-дружески, — произнес он горячо, — вы были не вправе продолжать поиски без меня, вы были не вправе бросать меня здесь одного. Я совершил ошибку, доверившись вам, вы такой же, как все остальные.
Пока он говорил, я несколько оправился от первого потрясения и поспешил возразить, не дав ему прибавить что-либо еще. В нынешнем состоянии бесполезно было бы урезонивать его или оправдываться. Я решился поставить все на карту и тотчас обрушить на него свою новость.
— Вы выкажете мне больше справедливости, когда узнаете, что я оказал вам важную услугу за время своего отсутствия, — произнес я. — Если только я не заблуждаюсь самым решительным образом, то, из-за чего мы покинули Неаполь, быть может, находится в большей досягаемости от нас, нежели…
У него мгновенно отхлынула кровь от щек. Что-то в выражении моего лица или в тоне моего голоса, что-то такое, чего сам я не осознавал, сказало его нервной чуткости больше, чем я намеревался открыть в первую минуту. Он схватил меня за руку и сказал горячечным шепотом:
— Скажите сразу. Вы нашли его?
Тянуть было поздно — я ответил утвердительно.
— Погребенного или нет?
Задавая вопрос, он страшно возвысил голос и вцепился свободной рукой в мою вторую кисть.
— Непогребенного.
Я не успел договорить, как кровь опять прилила к его щекам, глаза его вновь засверкали, и он разразился торжествующим хохотом, невыразимо напугавшим и удивившим меня.
— А что я вам говорил? Что вы теперь скажете об этом старинном прорицании? — вскричал он, выпуская мои руки и расхаживая взад-вперед по комнате. — Признайтесь, вы были не правы. Признайтесь, как признает весь Неаполь, лишь только мне удастся доставить туда гроб с трупом!
Его смех становился все более и более раскатистым. Тщетно пытался я успокоить его. Появление в комнате его слуги и хозяина гостиницы лишь подлило масла в огонь, и я отправил их восвояси. Когда я закрывал за ними дверь, мне бросилась в глаза лежавшая на столе рядом со мной стопка писем мисс Элмсли, которые мой бедный друг так бережно хранил и с таким трогательным постоянством читал и перечитывал. Поглядев на меня как раз в ту минуту, когда я проходил мимо стола, он также заметил письма. Надежда на будущее, связанная с писавшей эти письма и вновь пробужденная в его сердце моим известием, казалось, тотчас завладела им, едва лишь он взглянул на драгоценные памятные строки, обратившие его мысли к нареченной ему супруге. Смех его стих, он подбежал к столу, схватил письма, затем, на секунду оторвавшись от них, посмотрел на меня с каким-то совсем другим выражением, от которого у меня сжалось сердце, опустился на колени перед столом, прижался лицом к письмам и разразился слезами. Я не хотел мешать беспрепятственному излиянию этого нового чувства и, не сказав ни слова, покинул комнату. Когда я возвратился через несколько минут, он спокойно сидел в кресле и читал письмо, а вся стопка покоилась у него на коленях.
Он был сейчас сама доброта; в его движениях сквозила чуть ли не женственная мягкость, когда он встал мне навстречу и взволнованно протянул руку.
Пожалуй, он был сейчас достаточно спокоен, чтобы выслушать все подробности того, что мне предстояло ему поведать. Я не утаил ничего, кроме кое-каких частностей, связанных с состоянием трупа. Я был не вправе присваивать себе его долю участия в предстоявшем нам деле, за исключением одного — переправки тела, это он должен был целиком и полностью передоверить мне, и, получив мои заверения в том, что заключенные в гроб останки явно и бессомненно являются останками разыскиваемого им человека, удовольствоваться лицезрением записки месье Фулона.
— У вас не такие крепкие нервы, как у меня, — произнес я, считая нужным извиниться за свой откровенный диктат, — отчего я и вынужден просить вас предоставить мне руководство всеми нашими ближайшими действиями, пока под моим присмотром гроб не будут запаян и предоставлен в ваше распоряжение. После чего я верну вам все свои полномочия.
— У меня нет слов, чтобы благодарить вас за доброту, — ответил он. — Родной брат не мог бы сделать для меня больше и проявить большее терпение, чем вы, оказывая мне помощь.
Он смолк и впал в задумчивость, потом стал медленно и тщательно перевязывать письма мисс Элмсли, после чего вдруг бросил взгляд на пустую стену рядом со мной с тем самым странным выражением, смысл которого был мне теперь так хорошо известен. С того дня, как мы выехали из Неаполя, я старался не волновать его и намеренно избегал бесполезных и шокирующих разговоров о призраке, который, как он полагал, постоянно его преследует. Но сейчас он выглядел столь спокойным и собранным, столь не способным впасть в перевозбуждение при упоминании опасной темы, что я решился заговорить не обинуясь.
— Что, призрак все еще является вам, как и в Неаполе? — спросил я.
Он поглядел на меня и улыбнулся:
— Разве я не говорил вам, что он следует за мной повсюду? — Он снова устремил взгляд в пустоту и продолжал, обращаясь туда, как бы к третьему собеседнику, присутствующему в комнате. — Мы расстанемся, — сказал он медленно и мягко, — когда заполнится пустующая гробница в Уинкотском склепе. Тогда я встану перед алтарем уинкотской часовни рядом с Адой, посмотрю ей в глаза, и искаженное лицо призрака исчезнет навсегда.