Камень работал очень искусно, и Каладин не почувствовал никаких порезов. Через несколько минут рогоед кончил. Каладин поднял пальцы к подбородку и коснулся гладкой чувствительной кожи. Лицо было холодным, странным на ощупь. Оно превратило его — на чуть-чуть — в человека, каким он был.
Странно, как может бритье изменить человека. Я должен был побриться недели назад.
Успокоение перешло в изморозь, предвещавшую последний шепот шторма. Каладин встал, дав возможность дождю смыть остриженные волосы с груди. Данни — последний в очереди — сел на его место. Его детское лицо едва ли нуждалось в бритве.
— Так тебе лучше, — сказал голос. Каладин повернулся и увидел Сигзила, опершегося о стену барака, прямо под свесом крыши. — У тебя сильное лицо. Квадратное и твердое, с гордым подбородком. В моем народе такие лица называют командирскими.
— Я не светлоглазый, — сказал Каладин, сплевывая.
— Ты слишком сильно ненавидишь их.
— Я ненавижу их ложь, — сказал Каладин. — А раньше я считал их людьми чести.
— А ты бы хотел сбросить их? — сказал Сигзил, в его голосе проскользнул искренний интерес. — Править самому?
— Нет.
Сигзил, похоже, удивился. Появилась Сил, закончив проказничать с ветрами сверхшторма. Он всегда беспокоился — немножко, — что однажды она улетит с ними и забудет вернуться.
— Неужели тебе не хочется наказать тех, кто так обращался с тобой? — спросил Сигзил.
— О, я был бы счастлив наказать их, — сказал Каладин. — Но я не собираюсь ни занимать их место, ни присоединяться к ним.
— Я бы присоединился к ним за один удар сердца, — сказал Моаш, подходя к ним. Он сложил руки на своей мускулистой груди. — Будь моя воля, все бы изменилось. Светлоглазые работали бы на шахтах и в полях, носили мосты и умирали под стрелами паршенди.
— Этому не бывать, — сказал Каладин. — Но я не стал бы обвинять тебя, если бы ты попытался.
Сигзил задумчиво кивнул.
— Кто-нибудь из вас слышал о стране Бабатарнам?
— Нет, — сказал Каладин, глядя в сторону лагеря. Солдаты уже встали. Многие из них тоже мылись. — Смешное имечко для страны, а?
Сигзил фыркнул.
— Лично я всегда считал смешным слово Алеткар. Как мне кажется, зависит от того, где человек вырос.
— Так причем здесь Бабаб… — спросил Моаш.
— Бабатарнам, — сказал Сигзил. — Однажды я был там, с моим учителем. Там растут очень необычные деревья. Все растение — ствол и ветки — ложатся, когда приближается сверхшторм, словно откидывается на петлях. За время, что я там был, меня трижды бросали в тюрьму. Бабаты очень следят за тем, как ты говоришь. Моему учителю пришлось платить за меня очень приличные суммы, и он был крайне недоволен. Лично мне кажется, что они используют любой предлог, чтобы бросить иностранца в тюрьму. И к тому же они знали, что у моего учителя глубокие карманы. — Он мечтательно улыбнулся. — Но один раз я попал в тюрьму действительно за дело. Видите ли, вены тамошних женщин лежат очень неглубоко под кожей. Некоторых иностранцев это нервирует, но лично мне этот узор из вен кажется великолепным. Почти неотразимым.
Каладин нахмурился. Не видел ли он нечто подобное во сне?
— Я вспомнил о бабатах потому, что у них очень интересная система правления, — продолжал Сигзил. — Власть у них принадлежит старикам. И чем ты старше, тем бóльшей властью обладаешь. Каждый имеет возможность править, если проживет достаточно долго. Короля они называют Самый Древний.
— Звучит честно, — сказал Моаш, подходя и становясь рядом с Сигзилом под скосом. — Намного лучше, чем разделять людей на основе цвета глаз.
— Да, — сказал Сигзил. — Бабаты очень честный народ. Сейчас правит династия Монаваках.
— Какая может быть династия, если предводителей выбирают, основываясь на возрасте? — спросил Каладин.
— Очень просто, — ответил Сигзил. — Надо просто убить всех, кто достаточно стар.
По телу Каладина пробежал озноб.
— Они так и делают?
— Да, к сожалению, — сказал Сигзил. — Сейчас Бабатарнам очень неспокойное место. И нам пришлось пережить немало опасностей. Монавакахи делают все, чтобы именно члены их семьи жили дольше всего; в течение пятидесяти лет Самым Древним становился только один из них. Все остальные были убиты наемными убийцами, сосланы или погибли на поле боя.
— Ужасно, — сказал Каладин.
— Очень сомневаюсь, что кто-нибудь с тобой не согласится. Но я рассказал об этом ужасе не просто так. Видишь ли, согласно моему опыту, куда бы ты ни пришел, ты всегда найдешь тех, кто злоупотребляет властью. — Он пожал плечами. — Цвет глаз — не самый странный метод по сравнению с тем, что я видел. Даже если ты сбросишь светлоглазых, Моаш, и займешь их место, я сомневаюсь, что мир изменится. Злоупотребления останутся. Только других людей.
Каладин медленно кивнул, но Моаш тряхнул головой.
— Нет. Этот мир надо менять, Сигзил. И я собираюсь это сделать.
— И как ты собираешься их сбросить? — озадаченно спросил Каладин.
— Я пошел на войну, чтобы раздобыть Клинок Осколков, — сказал Моаш. — И я все еще собираюсь это сделать, так или иначе. — Он покраснел и отвернулся.
— Так ты хотел стать копейщиком, верно? — спросил Каладин.
Моаш заколебался, но потом кивнул.
— Некоторые из тех, кто присоединился ко мне, стали солдатами, но большинство из нас послали в мостовики. — Он мрачно посмотрел на Каладина. — Лучше бы твой план сработал, лордишка. В последний раз, когда я пытался бежать, меня избили до полусмерти. И сказали, что в следующий раз я получу глиф раба.
— Я никогда не обещал, что он сработает, Моаш. Если у тебя есть мысль получше, я бы хотел ее услышать.
Моаш заколебался.
— Ну, если ты действительно собираешься обучить нас владеть копьем, я пока подожду.
Каладин настороженно огляделся, проверяя, нет ли поблизости Газа или мостовиков из других бригад.
— Держи язык за зубами, — прошептал он Моашу. — И не говори об этом на поверхности.
Дождь уже перестал, облака начали расходиться.
Моаш посмотрел на него, но ничего не сказал.
— Неужели ты действительно думаешь, что они дадут тебе завладеть Клинком Осколков?
— Любой человек может завладеть Клинком Осколков, — сказал Моаш. — Раб или свободный. Светлоглазый или темноглазый. Так гласит закон.
— Если верить тому, что светлоглазые следуют закону, — вздохнул Каладин.
— Я добуду его, — твердо повторил Моаш.
Он посмотрел туда, где Камень, закрыв бритву, смахивал дождевую воду со своей выбритой головы.
Рогоед подошел к ним.