Деретил и его люди поставили парус и, несмотря на слабый ветер, провели «Бродячий Парус» вокруг водоворота, использовав инерцию движения, и вышли в океан. И задолго до того, как земля увара растаяла вдали, моряки увидели дым пожаров, стелющийся над этими «мирными» островами. Все собрались на палубе, недоуменно глядя на разыгравшуюся на их глазах трагедию. Деретил спросил Нафти о причине этого ужасного бунта.
Хойд замолчал, дав своим словам улететь в ночь вместе со странным дымом.
— И? — спросил Каладин. — Что она ответила?
— Закутавшись в одеяло и провожая испуганным взором свою родную страну, она произнесла: «Неужели ты не понимаешь, путешественник? Если император мертв и был мертв все эти годы, значит, вина за все эти убийства ложится не на него. А на нас».
Каладин очнулся и выпрямился. Насмешливый, даже шаловливый тон, которым Хойд говорил раньше, исчез, в его голосе не осталось и тени насмешки. Никаких острот, никаких попыток смутить собеседника. Рассказ шел прямо из сердца, и Каладин обнаружил, что слова застряли у него в горле. Он мог только сидеть, думать об островах и ужасных вещах, происходивших там.
— Мне кажется… — наконец ответил Каладин, облизывая сухие губы, — мне кажется, что это и есть мудрость.
Хойд поднял бровь, оторвал взгляд от флейты и взглянул на него.
— Помнить истории вроде этой, — сказал Каладин, — и с такой любовью их рассказывать.
— Поосторожнее со словами, — улыбнулся Хойд. — Если для того, чтобы быть мудрым, надо только уметь рассказывать истории, я потеряю свою работу.
— Но ты вроде сказал, что уже потерял работу?
— Верно. И король потерял шута и разум. Я спрашиваю себя, что с ним будет дальше.
— Он… э… стал безумным? — сказал Каладин.
— Я обязательно передам ему твои слова, — заметил Хойд, и его глаза блеснули. — Хотя и думаю, что ты не совсем точен. Можно иметь разум, но быть неразумным. Что такое разум?
— Не знаю. Может быть, какой-то спрен у тебя в голове, который дает возможность думать?
Хойд вздернул голову, потом засмеялся.
— Ну, как мне кажется, это объяснение ничем не хуже других. — Он встал и стряхнул пыль с черных штанов.
— Это подлинная история? — спросил Каладин.
— Возможно.
— Но откуда мы вообще знаем ее? Неужели Деретил и его люди вернулись?
— Некоторые истории говорят, что да.
— Но это невозможно! Сверхштормы дуют только в одном направлении.
— Тогда эта история — ложь.
— Я этого не говорил.
— Нет, это сказал я. К счастью, это лучший вид лжи.
— И что это за вид?
— Мой рассказ, конечно. — Хойд улыбнулся, потом ударил ногой по костру, потушив последние угольки. Только теперь Каладин разглядел, что в костре было слишком мало дерева и он не мог давать столько дыма.
— Что ты добавил в костер? — спросил Каладин. — Чтобы он давал такой дым?
— Ничего. Самый обычный костер.
— Но я видел…
— То, что ты видел, принадлежит тебе. А рассказ не живет, пока не возникает в чьем-то сознании.
— Тогда что он означает?
— Он означает все, что ты хочешь, — усмехнулся Хойд. — Цель рассказчика — не научить тебя думать, а поставить перед тобой вопросы, над которыми стоит поломать голову. Но слишком часто мы забываем об этом.
Каладин задумался и посмотрел на запад, в сторону военлагерей. Сейчас их освещали сферы, фонари и свечи.
— По-моему, речь идет об ответственности, — сказал Каладин. — Эти увара, они с радостью убивали и были счастливы, пока могли во всем обвинять императора. И опечалились только тогда, когда поняли, что сами ответственны за все убийства.
— Одна из возможных интерпретаций, — сказал Хойд. — Великолепная, на самом деле. Тогда почему ты избегаешь ответственности?
Каладин вздрогнул.
— Что?
— Люди видят в историях то, что они хотят увидеть, мой юный друг. — Хойд пошарил за валуном, вытащил оттуда рюкзак и закинул его за плечи. — У меня нет ответа на твои вопросы. По большей части у меня нет ответа ни на один вопрос. Я пришел в вашу страну, чтобы найти старого друга, но вместо этого большую часть времени прятался от него.
— Ты говорил… обо мне и ответственности.
— Бесполезное замечание, ничего больше. — Хойд протянул руку и коснулся плеча Каладина. — Чаще всего мои замечания совершенно бесполезны. Я никогда не поручаю им серьезную работу. Иначе мои слова носили бы камни. Было бы интересно посмотреть. — Он протянул Каладину черную флейту. — Вот. Я носил ее дольше, чем ты можешь поверить. Возьми ее себе.
— Но я не умею играть на ней!
— Научись, — сказал Хойд, вкладывая флейту в руку Каладина. — И когда почувствуешь, что музыка из нее льется в тебя, значит, ты овладел ей. — Он пошел прочь. — И позаботься о моем непутевом подмастерье. Он должен был дать мне знать, что еще жив. Хотя, возможно, боялся, что я опять спасу его.
— Подмастерье?
— Скажи ему, — сказал Хойд, продолжая идти, — что я произвожу его в мастера. Сейчас он истинный миропевец. И не допусти, чтобы его убили. Я провел слишком много времени, пытаясь втиснуть некоторый смысл в то, что он называет своим мозгом.
Сигзил, подумал Каладин.
— Я отдам флейту ему, — крикнул он вслед уходящему Хойду.
— Нет, — сказал Хойд, поворачивая назад и возвращаясь по своим следам. — Это дар тебе, Каладин Благословленный Штормом. Надеюсь, что при нашей следующей встрече ты будешь способен играть на ней.
С этими словами он опять повернулся и побежал в сторону военлагерей. Однако, не добежав до кряжа, темная фигура повернула на юг, как если бы не собиралась входить в лагеря. Куда же он направился?
Каладин посмотрел на флейту в своих руках. Она оказалась тяжелее, чем он думал. Что это за дерево? Он задумчиво потер гладкую поверхность.
— Мне он не понравился, — внезапно сказала Сил, ее голос донесся откуда-то сзади. — Он странный.
Каладин повернулся и обнаружил ее сидящей на камне, там, где несколько мгновений назад находился Хойд.
— Сил! — сказал Каладин. — Ты давно здесь?
Она пожала плечами.
— Ты глядел историю. Я не хотела мешать. — Она сидела, сложа руки на коленях и выглядя смущенной.
— Сил…
— Я виновата в том, что произошло с тобой, — сказала она тихо. — Я это сделала.
Каладин, нахмурившись, шагнул вперед.
— Мы оба тут замешаны, — продолжала она. — Но без меня ты бы не изменился. Я… я кое-что взяла у тебя. И дала кое-что взамен. Так это всегда происходит, хотя я не помню, что и когда.