— Но материальное благополучие и престиж — основа существования алети, отец! — вспыхнул Адолин. Неужели слух не обманул его? — А что с Пактом Мщения? Кронпринцы поклялись отомстить паршенди.
— Мы уже отомстили. — Далинар посмотрел на Адолина. — Я понимаю, насколько кощунственно это звучит, но некоторые вещи важнее мщения. Я любил Гавилара. Я тоскую по нему день и ночь и ненавижу паршенди за все, что они сделали. Но Гавилар посвятил всю свою жизнь объединению алети, и я лучше отправлюсь в Бездну, чем дам опять разорвать страну.
— Отец, — произнес Адолин с болью в душе, — в этой войне нам недостает упорства и решительности. Ты считаешь, что кронпринцы забавляются, играют в игрушки? Хорошо, покажи им, как нужно действовать! Нужно говорить не об отступлении, а о нападении, не об осаде, а о штурме.
— Возможно.
— В любом случае об отступлении не может быть и речи, — сказал Адолин. Люди уже говорят, что Далинар утратил храбрость. А что они скажут, если услышат это? — Ты еще не пытался поговорить об этом с королем?
— Нет, не пытался. Еще не нашел правильные слова.
— Пожалуйста, не говори с ним об этом. Никогда.
— Посмотрим. — Далинар повернулся к Разрушенным Равнинам, его глаза опять уставились в никуда.
— Отец…
— Ты высказал свою точку зрения, сын, и я тебе ответил. Больше говорить не о чем. Ты получил донесения из арьергарда?
— Да.
— А что с авангардом?
— Я только что проверил и… — Он умолк. Шторм побери! Скорее всего, пришло время королевскому отряду двигаться вперед. Остаток армии останется на плато, пока король не окажется в безопасности на другой стороне.
Адолин вздохнул и отправился за донесениями. Вскоре они пересекли пропасть и поскакали по следующему плато. Ринарин подъехал к Адолину и попытался с ним заговорить, но Адолин отвечал неохотно и односложно.
Он чувствовал в себе странное желание. Большинство опытных солдат и офицеров — некоторые всего на несколько лет старше него — сражались рядом с отцом в те славные времена. Адолин завидовал всем тем, кто знал отца и сражался вместе с ним, когда тот еще не был скован по рукам и ногам Кодексом.
Перемены в Далинаре начались после смерти брата. С того ужасного дня все пошло наперекосяк. Потеря Гавилара едва не сокрушила Далинара, и Адолин никогда не забудет, что паршенди причинили отцу такую боль. Никогда. Люди сражались на Равнинах по самым разным причинам, но Адолин именно поэтому. Может быть, если они разобьют паршенди, отец опять станет тем человеком, каким был. Возможно, исчезнут мучающие его галлюцинации.
Впереди Далинар разговаривал с Садеасом. Оба хмурились. Они едва выносили друг друга, хотя когда-то были друзьями. И это изменилось в ночь смерти Гавилара. Что же произошло между ними?
Наконец они добрались до места охоты. Два плато, на одно из которых предполагалось заманить зверя, а другое — на безопасном расстоянии — для зрителей. Эти плато ничем не отличались от остальных — такие же неровные каменные поверхности, населенные растениями, привыкшими к регулярным штормам. Каменные полки, впадины, шероховатая поверхность — охота обещала быть опасной.
Адолин подъехал к отцу, который ждал за последним мостом, пока король перейдет на плато для зрителей, вместе с ротой солдат. За ними должна будет пройти свита.
— Ты хорошо командовал ими, сын, — сказал Далинар, кивая на группу солдат, которые проходили мимо и отдавали честь.
— Это опытные воины, отец. Вряд ли вообще надо отдавать им команды во время марша с плато на плато.
— Да, — сказал Далинар. — Но ты должен набраться опыта командовать людьми, а они должны научиться видеть в тебе командира.
К ним подъехал Ринарин; пришло время переехать на плато для зрителей. Далинар кивнул сыновьям, приказывая ехать первыми.
Адолин повернулся, собираясь ехать, но заколебался, заметив движение на плато за собой. Всадник, быстро догоняющий охотничью партию и ехавший из лагеря.
— Отец, — сказал Адолин, указывая на всадника.
Далинар тоже повернулся и всмотрелся. Но Адолин уже узнал новоприбывшего. Не гонец, как он ожидал.
— Эй, Шут! — позвал Адолин, махая рукой.
Новоприбывший подъехал к ним. Высокий и тонкий, королевский шут уверенно сидел на черном мерине. На нем были жесткая черная куртка и черные штаны, так подходившие к его густым ониксовым волосам. На поясе висела длинная тонкая шпага, но, насколько Адолин знал, он никогда не вынимал ее из ножен. Дуэльная рапира, а не боевой клинок — очень символично.
Подъехав к ним, Шут улыбнулся одной из своих проницательных улыбок. Голубоглазый, да, но не светлоглазый. И не темноглазый. Он… он, гм, шут короля. Своя собственная категория.
— А, юный князь Адолин, — воскликнул Шут. — Неужели ты действительно сумел оторвать себя от юных женщин лагеря и присоединиться к охоте? Я впечатлен.
Адолин неуверенно хихикнул.
— Ну, может быть, мы обсудим это позже…
Шут поднял бровь.
Адолин вздохнул. Шут всегда все узнавал, и было совершенно невозможно скрыть от него хоть что-нибудь.
— Вчера я договорился пообедать с одной женщиной, но… ну да, увлекся другой. А первая оказалась очень ревнивой. И сегодня не хочет говорить со мной.
— Меня постоянно изумляет, что ты каждый раз попадаешь в такие переделки, Адолин. И каждая следующая более волнительная, чем предыдущая.
— Э, да. Волнение. Именно это я и чувствую.
Шут опять засмеялся, продолжая, однако, сидеть на коне с чувством собственного достоинства. Королевский шут вовсе не был обычным дурачком, вроде тех, которые заполняли дворы других королей. Он был мечом, рукоятку которого держал король. Король не может терять свое достоинство, оскорбляя других, и — как используют перчатку, чтобы взять в руку какую-нибудь гадость, — Элокар использовал шута, не опускаясь до грубостей и открытых оскорблений.
Этот новый шут находился при дворе уже несколько месяцев, и было в нем что-то… особенное. Казалось, он всегда знал о событиях, о которых ему не полагалось знать. Важных событиях. Полезных событиях.
Шут кивнул Далинару.
— Светлорд.
— Шут, — сухо сказал Далинар.
— И юный князь Ринарин!
Ринарин по-прежнему глядел в землю.
— Ты не хочешь поприветствовать меня, Ринарин? — спросил Шут, откровенно забавляясь.
Ринарин промолчал.
— Он думает, что ты высмеешь его, если он заговорит с тобой, Шут, — сказал Адолин. — Сегодня утром он сказал мне, что решил молчать в твоем присутствии.
— Замечательно! — воскликнул Шут. — Значит, я могу говорить все, что заблагорассудится, и он не будет возражать.