Услышав звук шагов, раздавшийся со стороны лестницы, я покраснела до корней волос и торопливо отодвинулась на край нар. Кром тут же сдвинулся к противоположному и, кажется, облегченно перевел дух. Я вспыхнула от обиды, закусила губу и в очередной раз обозвала себя дурой: пока я млела от удовольствия, он — терпел!
Выпрямилась, прогнула затекшую спину, вскинула голову и холодно посмотрела на Крома.
Он этот взгляд поймал, мельком посмотрел на мои колени и помрачнел.
Я задрала подбородок еще выше, потом расправила смятые кружева на груди и левом рукаве, прикоснулась к волосам и выдвинула подбородок: да, моей «прической» можно было пугать детей, но я была не дома, а в тюрьме!
Тем временем за решеткой нарисовалась высоченная фигура в цветах Рендаллов со здоровенной корзиной наперевес.
— Обед, ваша милость! — забыв поздороваться, сообщил воин. Потом, вспомнив о правилах поведения в тюрьме, приказал Крому встать, подойти к дальней стене и упереться в нее руками.
Повара графа Рендалла постарались на славу — тем количеством пищи, которое они мне прислали, можно было накормить троих-четверых сильно оголодавших мужчин. Мужчиной я не была, поэтому обошлась одним куском жареного мяса, сдобной булочкой и половинкой яблока. А потом рыкнула на Крома, пытавшегося изображать сытость:
— Ешь, а то отощал так, что смотреть страшно!
Меченый лениво отломал от пирога малюсенький кусочек и нехотя потащил его ко рту. Откусил. Неторопливо прожевал. Проглотил. А оставшееся вернул обратно в корзинку!
— Может, хватит? — нахмурилась я, вцепилась в кусок мяса побольше и… ткнула им Крому в губы.
Он откусил. Не думая. Потом застыл… и посмотрел на меня так, что у меня оборвалось сердце!
«Сейчас опять назовет меня Ларкой — и я умру…» — подумала я, зажмурилась, чтобы удержать навернувшиеся на глаза слезы, и снова окунулась в ненавистные воспоминания:
— Тюрьма — не место для девушки… — шепчет Кром.
— Молодой и красивой? — хихикаю я, вспоминаю про разбитое лицо, осторожно дотрагиваюсь до разбитого носа и вздыхаю.
Кром каменеет, потом вдруг складывается пополам, тянется рукой к сапогу и застывает.
Долгое-предолгое мгновение неподвижности — и его рука начинает шарить вокруг так, словно что-то ищет.
Смотрю на шевелящиеся пальцы и понимаю — он пытается нащупать Посох Тьмы. Чтобы провести пальцами по своему, почти завершившемуся, Пути и успокоиться.
Не находит… Переводит взгляд на светильник, темнеет лицом и вдруг превращается в Смерть! Только не в ту, быструю и почти безболезненную, которую он обычно дарит тем, кто встает у него на пути, а в другую, до безумия жуткую. И пугающую до икоты.
Вжимаюсь в нары… Пытаюсь отползти подальше и… захлебываюсь рвущимся наружу криком: он делает шаг! Ко мне!! И медленно сжимает руку в кулак!!!
«И все-таки он — Нелюдь!!!» — обреченно думаю я и зачем-то тянусь рукой к губам.
Зря: Смерть срывается с места, в мгновение ока оказывается рядом со мной и вдруг, оказавшись на коленях, вжимается лицом в мои бедра!!!
Перепуганно вздрагиваю и с запозданием слышу потрясенный выдох:
— Ларка!!!
Прихожу в себя… Пытаюсь вырваться из кольца рук, обхвативших меня за талию, и умираю. Почувствовав ласку в его прикосновениях и услышав счастливый шепот:
— Ларка, солнышко, я так по тебе соскучился!!!
Ощущение потери было таким острым, что я все-таки расплакалась. А когда Кром попробовал меня успокоить, закрыла глаза и, с трудом шевеля непослушными губами, произнесла:
— Ты опять ошибся: я — не твоя жена!
Меченый непонимающе захлопал ресницами и улыбнулся. Так горько, что у меня высохли слезы:
— Ларка — не жена, а сестра… А ты на нее похожа.
Я вспыхнула от радости. Потом — от стыда и спрятала пылающее лицо в ладонях:
— Прости.
— Ничего… — через вечность выдохнул Кром. — Наверное, мне надо было сказать об этом чуть раньше.
Девятый день четвертой десятины третьего лиственя
Не успел Грасс поставить на место колокольчик, как в кабинет заглянул Болт и вопросительно уставился на сюзерена:
— Да, ваша светлость?
— Подойди… — угрюмо велел граф.
Десятник торопливо выполнил приказ и замер, ожидая дальнейших распоряжений.
Граф устало потер руками лицо, потом выдвинул ящик стола, вытащил из него «слово» [80] , положил его на наполовину исписанный свиток и сдвинул последний поближе к Болту:
— Возьми пару десятков солдат и езжай по этим вот адресам. Лица, указанные в списке, должны быть здесь еще до захода солнца…
Болт вопросительно приподнял бровь:
— А если они недомогают… или вне дома?
Граф криво усмехнулся:
— Первые трое — действительно «недомогают». Поэтому для них подготовь три кареты. А что касается остальных — найдешь, где бы они ни находились…
— Понял. Сделаю…
— Вот и отлично… Барона Фарко Эддиера привезешь первым, а остальных — как получится… И еще: прежде, чем уехать, прикажи Пятке пригласить ко мне мэтра Динисса…
— Это все, ваша светлость?
— Нет! Пока я буду с ним общаться, пусть Пятка сходит в казарму городской стражи и найдет там Манура Лысого: мне нужен и сам десятник, и те его подчиненные, которые третьего дня осматривали задний двор «Волчьей Стаи»…
— Будет сделано!
— Так, постой-ка! Там, в самом конце свитка — адрес дознавателя, который занимается делом девицы Даурии. Его доставишь ко мне самым последним… Вот теперь — все. Иди…
Десятник поклонился, благоговейно взял со стола «слово», осторожно нацепил его на мизинец правой руки, потом вцепился в свиток и, развернувшись на месте, выбежал в коридор…
В глазах лекаря Тайной службы сверкали молнии, а тонкие бесцветные губы кривились от гнева. Однако, вместо того, чтобы высказать Грассу все, что он думает о нем и о его вассалах, мэтр изобразил куртуазный поклон и довольно витиевато пожелал ему долгих лет здоровой и безбедной жизни.
Легкую издевку, вложенную в слово «здоровой», Рендалл пропустил мимо ушей:
— Мэтр Динисс, пару дней назад вы осматривали девицу по имени Даурия, которая, по ее первоначальным показаниям, добровольно вступила в связь с пятью дворянами. Я хотел бы услышать от вас все, что вы можете сказать о ее тогдашнем состоянии…