– Авель, – сказала Мура, – монах Благозерского подворья. У него необыкновенная походка, очень стремительная. Мне показалось, что он просто летит по воздуху, такое впечатление создавал контраст между темной рясой и белым снегом при быстром движении, – пояснила она отцу и, вздохнув, добавила: – Даже пламя у зажженных свеч не поколебалось. Впрочем, свечи были вставлены в зеленые бумажные розетки, чтобы защитить их от ветра. А зеленые розетки походили на травку, – Мура грустно вздохнула, тяжело расставаться с чудесными иллюзиями.
– Монах Авель? – переспросил профессор Муромцев и язвительно добавил: – Очень интересно. Мурочка, а ты его не из энциклопедии Брокгауза заимствовала? Как раз по твоей части.
– Тот, что в энциклопедии, давно умер, – обиделась Мура.
– Как без Авеля обойтись? Герой мистических брошюр, предсказатель, – раздраженно не отступал профессор, – и царям головы при жизни морочил, и вам, легковерным, после смерти продолжает.
– Нашествие Наполеона Авель, однако, предсказал точно. – Неожиданно для профессора упрямую легкомысленность проявила не его впечатлительная младшая дочь, а вполне трезвомыслящая жена. К изумлению Николая Николаевича, его супруга пошла еще дальше, заявив: – Говорят, он оставил какое-то пророчество и на двадцатый век, указал, что ждет царствующую фамилию.
– Елизавета Викентьевна! – взорвался, не выдержав, профессор. – Да таких пророчеств пруд пруди! Мура молчит, знает. Где у вас книжонка с откровениями французского пророка Филиппа? Он и для ныне царствующего Государя напредсказал всякой ерунды.
Николай Николаевич поднялся с кресла, подошел к шестиугольному столу, на котором лежали книги, журналы, альбомы, стояла чернильница и ваза с карточками.
Перебирая книги и брошюры, профессор недовольно ворчал:
– Когда не надо, лезет под руки, когда надо, вечно пропадает. А... Вот она.
С остервенением схватив брошюрку, он с презрительной небрежностью полистал ее и торжествующе произнес:
– Слушайте, слушайте... «Император европейский! Три великих астролога Франции шлют дары Белому царю подобно тому, как древние волхвы приходили поклониться Спасителю. Иисус Христос – наше Солнце, Дева Мария – наша Луна. Вы родились под знаком Тельца, которого почитал весь древний мир. Культ быка Аписа в Египте, вера греков в то, что царь богов Зевс перевоплощается в Быка – свидетельства поклонения Тельцу. В том, что Вы родились под знаком Тельца, виден промысел Божий, знамение небес. В Вас воплощена сила и твердость быка... Под Вашим мудрым водительством Россия, объятая стремлением к внутреннему благоустройству, расцветет. Она быстрыми шагами идет по пути прогресса, еще больше обретет славы, силы и могущества. Звезды предвещают Вам царствование много десятилетий на благо России и Франции, на страх их врагам. Любовь Ваших подданных хранит Вас. Вы обладаете могучим здоровьем, как у быка, но избегайте переедания и чрезмерных удовольствий. Ваш камень – сердолик. Бойтесь числа 17. Оно для Вас роковое, но высшие силы всегда спасут Вас от пагубного его влияния».
Профессор так нарочито издевательски и патетично распевал строки пророчества Филиппа, что даже охрип. Закончив чтение, он с размаху швырнул книжонку в угол, где стояла клетка с попугаем.
Аудитория притихла, чувствуя, что глава семьи не на шутку взбешен.
– Глупости все это, – первым решился подать голос Клим Кириллович, – не думаю, что просвещенный государь на пороге двадцатого века может верить в такую чепуху. Другое дело – сто лет назад, когда пророчествовал тот самый Авель. Тогда и науки еще в зачатке были в России.
– Но пророчество-то о нашествии Наполеона сбылось, – упрямо повторила Мура.
– Хватит. Довольно. Не выводите меня из себя. Оставьте темным монахам их темные монашеские дела. Что тот Авель, что ваш Авель – чтоб имени этого я больше в доме не слышал. Похищенные младенцы, могилки с монахами, попугаи-провокаторы... Можно окончательно спятить. К нам это не имеет никакого отношения. Надо перестать проявлять интерес ко всему, связанному с младенцем и с особняком князя Ордынского. Ни в коем случае не ходить и не ездить по Большой Вельможной. Брунгильда, Мура, найдите себе какие-нибудь занятия – будьте как можно чаще на людях, в театрах, на выставках, так, чтобы вы были постоянно на виду. Вот, например, завтра в Академии художеств выставка декадентов. Как раз для вас. У меня есть пригласительные билеты. Непременно там побывайте. Может быть, и Клим Кириллович найдет возможность вас сопровождать. Не пожалеете, дорогой доктор, вам и самому отвлечься надо от мрачных событий. И еще – надо что-то решить с попугаем. Мне не нужны в доме крамольники. А сейчас хватит о неприятных вещах. Пора обедать!
– Верно, за разговорами и про обед забыли, – спохватилась Елизавета Викентьевна. – Сейчас распоряжусь собирать на стол.
– Дорогая Полина Тихоновна, милый Клим Кириллович, – торжественно провозгласил профессор, – не соблаговолите ли отобедать в нашей дружной компании? После хорошего обеда, надеюсь, мы выкинем из головы всю чертовщину. – Николай Николаевич встал и обратился к доктору уже совсем миролюбиво: – Особенно, когда выпьем по рюмочке – за прогресс человечества. Вы, Клим Кириллович, наверное, еще не слышали колоссальную новость – турецкий султан признал пользу электричества! И разрешил электрифицировать два города, установить в них освещение на улицах и пустить трамваи. Французам разрешил. А не России. Если наш просвещенный император будет заниматься вместе со своей слабоумной женушкой мистической чушью вместо электрификации российских городов, басурмане обскачут нас по дороге в светлое будущее.
Так завершался первый день нового года и нового века – неприятными сюрпризами, волнениями и переживаниями. Наступил вечер 1 января, но на Рождественскую елку в Юсуповский сад барышни Муромцевы и Клим Кириллович так и не поехали, надежды Прынцаева увидеть Брунгильду не сбылись.
Ранним январским утром, с трудом сгоняющим сонное выражение с улиц, шеф сверхсекретного бюро вместе с двумя агентами уже входил в ворота подворья Благозерского монастыря, что на Калашниковской набережной. Встретивший его послушник, за напускным смирением явно скрывающий еще не вполне побежденные страсти молодой жизни, прекратил колку березовых поленьев, воткнул в колоду топор и поинтересовался, расправив богатырские плечи, кого ищут господа. Узнав, что пришедшим нужен старший, послушник пригласил их следовать за ним. Он пересек двор и направился к тем кельям, которые выходили торцом к набережной. Там, у дверей, он кликнул монаха, и тот попросил подождать – иеромонах Амвросий сейчас занят.
– Хорошо, братец, я подожду, – Пановский с трудом скрывал нетерпение, – только недолго, поскольку дело у меня важное, государственное. Так и доложи святому отцу.
Монах удалился, а Пановский обвел взглядом внутреннее пространство подворья – владельцы хлебной биржи братья Караваевы выделили святой братии маленький участок, который, надо отдать должное монахам, использовался весьма разумно. Для прихожан на углу набережной и Калашниковского проспекта выстроили часовню – невысокую, с плоским куполом и дорическим порталом. Сам участок со стороны набережной и проспекта ограждали длинные одноэтажные корпуса – кельи для братии. Внутри подворье замыкали хозяйственные помещения – флигели, сараи, а также кухня, трапезная, книгохранилище, мастерские. Где-то здесь располагалась и келья иеромонаха.