– А жена, жена была у него? Вы видели ее?

– Не поверите, сударыня, – галантно склонился перед ней Илья Михайлович, – княгиня была, жила в том же особняке, но увидел я ее всего один раз после смерти князя.

– И какая, какая она? Правда ли, что она гречанка?

– Гречанка? – переспросил Холомков. – Не знаю. Может быть. Да, вполне возможно, – сказал он после краткого раздумья. – А какая она? Необыкновенная! Описать ее красоту невозможно, слов, равных этой прелести, не существует. Впрочем, в вас есть что-то от нее. Брови такие же соболиные...

Клим Кириллович сделал шаг вперед, собираясь остановить зарвавшегося красавчика, но не успел произнести ни слова.

– Илья Михайлович, – архитектор, увидев, что Мура побледнела и закусила губу, резко оборвал развязного молодчика, – не смущайте наших академических барышень, знаем, вы великий мастер...

– Простите, – встряхнулся Холомков и, рассмеялся, – увлекся, все было так необычно – и моя служба у князя, и его дом, и скрываемая княгиня... Правда, слегка повредившаяся умом.

– С чего вы взяли, что она повредилась умом? – сердито спросил доктор, явно раздраженный бесцеремонным поведением Холомкова.

– Не сердитесь, доктор, – обезоруживающе улыбнулся Илья Михайлович, – я выразился неделикатно, но не могу квалифицировать по-другому ее поступки. Бродит по пустому дому, ищет своего украденного ребенка. А ребенка-то никакого нет и не было.

Мура схватила за руку Брунгильду.

– А... а... а... простите... вдруг его, действительно, украли? Вы не заявляли в полицию?

– Конечно, нет, не заявлял, – ответил с досадой Холомков. – А почему, милая барышня, вас так это интересует?

– О князе много писали в газетах, его имя на слуху, – холодно ответил вместо растерявшейся Муры Клим Кириллович. – А чем он занимался в последние годы? Он же был потомственным военным, кавалером нескольких орденов, отличился на двух войнах, награжден золотой саблей за храбрость.

– Все военные подвиги в прошлом. А последнее время князь все переписывался с Обществом любителей древностей, «Слово о полку Игореве» изучал вдоль и поперек. Раритеты заплесневелые собирал. Историков всех ругал шарлатанами. Много несуразного рассказывал. Например, о том, что Валаамский монастырь наш основан самим апостолом Андреем. Может ли такое быть?

Илья Михайлович смотрел на доктора и не заметил, как побледневшая Мура незаметно тронула руку сестры и прошептала ей: «Надо ехать домой, и как можно скорее».

– Извините, что вмешиваюсь в ваш разговор, – пропела Брунгильда, стараясь отвести взгляд от магнетической синевы глаз нового знакомца, – здесь душно, у меня разболелась голова. Мы должны вас оставить.

– Был рад знакомству, – сухо ответил, пытаясь преодолеть чувство острой неприязни, доктор Коровкин и вместе с барышнями пошел к выходу.

– Я еще не ухожу, – архитектор тронул за рукав глядящего вслед барышням Холомкова, – я вернусь, только помогу им сесть в экипаж.

Быстрым шагом Андрей Григорьевич нагнал доктора и барышень и вместе с ними вышел на улицу.

Пока доктор у края тротуара останавливал извозчика, Андрей Григорьевич с легкой улыбкой говорил барышням:

– Никак не ожидал встретить здесь этого неприятного типа. Надеюсь, он не очень испортил вам впечатление от выставки. Молва о нем дурная...

Тут подкатил извозчик. И пока Клим Кириллович поддерживал под локоть Брунгиль-ду, взбирающуюся по ступенькам в коляску, архитектор наклонился к уху Муры и прошептал: «Вы обронили перчатку, возьмите ее». Мура почувствовала, как в ее руке оказалась незаметно вложенная мягкая ткань, свернутая в комочек. – Она схватила ее судорожно, еще не понимая происходящего, и поспешила сесть в экипаж.

– Надеюсь, наше знакомство продолжится, Андрей Григорьевич, всегда к вашим услугам. – Доктор Коровкин светло улыбнулся понравившемуся ему новому знакомому и велел кучеру ехать.

Мура обернулась, архитектор глядел вслед удаляющемуся экипажу.

Она судорожно сжимала руками, в мягких лайковых перчатках, еще одну перчатку, такого же неопределенно-темного цвета, из той же материи, с легким, едва уловимым запахом жасмина. Как эта потерянная перчатка оказалась у архитектора?

Глава 15

Пановский полностью отдавал себе отчет, что во всем Петербурге, да что там, в Петербурге, в России, только он, шеф сверхсекретного бюро Департамента полиции точно знал, какие основательные причины удерживали Государя Императора в Ливадийском дворце, заставляя его скрываться в Крыму и сказываться больным. Государь был недоволен и боялся возвращаться в столицу. Последняя шифрограмма, полученная оттуда и доставленная Пановскому, содержала всего несколько слов: «Осталось три дня. Торопитесь».

Лапидарность сообщения свидетельствовала о крайнем беспокойстве Императора. Пановский впервые подумал, что в случае невыполнения им взятых на себя обязательств ему может грозить смерть. Кто поручится, что Император не создал другого сверхсекретного . бюро – убирать таких, как он. Случись с ним, с Пановским, что-то – никому в голову не придет, что это отмщение царя Николая.

Пановский сидел в явочном пунцовом кабинете ресторана «Семирамида» и опять ждал появления Ильи Холомкова, за ним послали с требованием немедленно явиться. Золотоволосые амурчики с расписного потолка двусмысленно подмигивали: один, с задранной до колен рубашонкой, прикладывал к улыбающимся губам розовый пальчик, а другим грозил ему – в чем Пановский видел неприятный намек.

Шеф сверхсекретного бюро перебирал в уме события последних дней. Он мысленно сверял их с тайной, весьма скудной информацией, которую когда-то при личном свидании Государь заставил его выучить чуть ли не наизусть. Часть ее, определенная, конкретная, пригодилась ему в расследовании и поисках, туманные намеки только начали приобретать четкие очертания, – начали, да тут же стали ускользать прямо из-под носа. И добро бы он, Пановский, имел дело с искушенным противником, осмысленно и хитроумно противостоящим ему. Так нет, какие-то случайные люди оказывались на дороге, и своими непросчитываемыми действиями превращали и превращают его миссию во что-то кособокое.

Что удалось установить?

Первое. У князя Ордынского все-таки был ребенок, сын. Его выкрали из дома, зачем-то подбросили в витрину ширхановской булочной, и он замерз. Возможно, он умер раньше. Где же его похоронили? Или где он находится сейчас, если доктор Коровкин ошибся и ребенок был жив?

Второе. Фальшивое захоронение на Волковом кладбище посещал некто, переодевшийся в монаха Благозерского подворья. Или настоящий монах, спрятавший ребенка и взявший из его покровов документ, за которым шла охота, своими службами на могиле пытался скрыть, что захоронение фальшивое, отвести глаза следствию.

Третье. Монах мог взять только ребенка – живого или мертвого, – а документ мог находиться и в иконе, украденной из особняка. Он, Пановский, теперь почти уверен, что тайник, который они так безуспешно искали при обыске, находился в окладе иконы. Значит, если не икону, то документ оттуда могла взять и барышня Муромцева, которая проникла в кабинет князя. Может быть, по наущению монаха. Но зачем ей понадобился попугай? Агент Сэртэ чего-то недоговаривает, верно, была минутка, когда эта девица осталась в кабинете одна. Икону мог взять и сам Сэртэ, с него станет, – вещь дорогая. Итак, документ мог побывать в руках девчонки или еще в ее руках и находится, но нужен он монаху, если ребенок жив и теперь у него. Монаха найти не удалось, но девчонка может на него вывести, они непременно встретятся.