«Нет, — таков был ответ адвоката. — По английским законам беспробудное пьянство не является причиной для того, чтобы упрятать человека под замок; по английским законам жены и мужья таких людей оказываются в безвыходном положении, никто не может помочь им в их страданиях, кроме их самих».
Поблагодарив этого джентльмена, я вышла. Это была последняя надежда, но и она рухнула.
8
Мысль, однажды посетившая меня, теперь вернулась; и с тех пор не покидала меня почти никогда. Избавление я найду только в смерти — его или моей.
Она денно и нощно не давала мне покоя; в храме божьем, за его стенами — все равно. Я читала историю об Иаили и Сисаре так часто, что Библия стала сама открываться на этом месте.
Законы моей страны, должные защищать меня как честную христианку, оставили меня совершенно беспомощной. И не было у меня близкого человека, кому я могла бы открыть душу, раз уж законам нет до меня дела. Я была словно заперта в себе самой. А моим мужем был он. Подумайте — ведь я человек — и вы скажете: а не слишком ли тяжкое испытание выпало на ее долю?
Я написала благочестивому мистеру Бэпчайлду. Без подробностей; просто рассказала, что меня одолевает искушение, и умоляла его приехать и помочь мне. Он был прикован к постели болезнью; и поддержать меня мог лишь добрым советом. Но им не так-то легко воспользоваться — надо, чтобы впереди маячило хоть какое- то счастье, это вознаградит тебя за твои усилия. Религия сама должна давать такую награду и говорить нам, несчастным смертным: творите добро и на небеса попадете. Но мне-то никакое счастье не маячило. Про себя я поблагодарила мистера Бэпчайлда (хотя и не без уныния), но не извлекла из его письма ничего для себя полезного.
В свое время одного слова моего старого пастыря было достаточно, чтобы наставить меня на путь истинный, но теперь… Я стала сама себя бояться. Если Джоэл Детридж еще раз поднимет на меня руку, я за себя не ручаюсь: возьму и избавлюсь от него самолично; такие мысли донимали меня все чаще.
Этот страх, словно подстегнул меня — и я впервые решила пойти на поклон к родственникам. Я написала им покаянное письмо; да, их мнение о моем муже оказалось верным; я умоляю их помириться со мной, хотя бы позволить мне изредка их навещать. Мне казалось, что, если я увижу старый дом, поговорю о былых временах, взгляну на такие хорошо знакомые лица, на душе у меня полегчает. Мне почти стыдно в этом признаться, но будь у меня что отдать, я отдала бы это не задумываясь, лишь бы вернуться к матушке на кухню и как когда-то приготовить для всего семейства воскресный ужин.
Увы, приехать туда мне было не суждено. Незадолго до того, как я написала это письмо, мать умерла. И вину за это родственники свалили на меня. Она хворала несколько лет кряду, и доктора сразу сказали, что дело безнадежное, но в ее смерти они обвинили меня. Одна из сестер мне так прямо и написала — несколько сухих, жалящих слов, вот и все письмо. А отец на мой зов вообще не откликнулся.
9
Мировые судьи и адвокаты; родственники и знакомые; стойкость к побоям и оскорблениям, долготерпение, надежда, работа до седьмого пота — все это я испробовала, и все впустую. В какую сторону ни глянь, пути для меня были закрыты.
К этому времени у мужа появилась кое-какая работа. Однажды вечером он явился домой в дурном настроении, и я его предупредила: «Знай меру, Джоэл, не испытывай мое терпение, тебе же будет лучше», — вот все, что я сказала. В тот день во рту у него не было ни капли; и, кажется, в первый раз мои слова как-то дошли до него. Минуту он смотрел на меня тяжелым взглядом. Потом сел в угол и весь вечер был тих, как овечка.
Это был вторник. А в субботу он получил деньги и снова напился до чертиков.
В следующую пятницу я немного припозднилась домой — совсем заработалась, знакомый хозяин таверны попросил меня приготовить стол для званого ужина. Прихожу, а мужа нет, как нет и мебели, которую я купила за свои кровные. Второй раз он украл у меня мою собственность и превратил ее в деньги, чтобы их пропить.
Я не стала кричать, причитать. Просто смотрела на пустую комнату. Я едва понимала, что во мне происходит, да и теперь не берусь описать. Помню только, что вскоре собралась на улицу. Я примерно знала, где можно найти мужа; и в меня словно дьявол вселился, подуськал отыскать мужа во что бы то ни стало. В коридор вышла домовладелица, она пыталась меня остановить… Женщина она была крупная, куда сильнее меня. Но я стряхнула ее с себя будто ребенка. Сейчас-то я понимаю: где ей было показать свою силу? Вид у меня был такой, что она просто струхнула.
Я нашла его. И сказала… ясно, что может сказать женщина, когда она вне себя от ярости. Чем кончилось — догадаться не трудно. Он меня ударил.
Дальше — какое-то помутнение, провал в памяти. Помню только, что сознание ко мне вернулось через несколько дней. Трех зубов как не бывало, но это не самое страшное. Упав, я ударилась головой, и что-то во мне (кажется, нерв) повредилось, да так, что пострадала моя речь. Нет, дара речи я не лишилась, но вдруг оказалось, что говорить — это для меня целая работа. С длинным словом приходилось мучиться, будто я снова стала малым ребенком. Меня отвезли в больницу. Когда медики прослышали, что со мной, они стали ходить ко мне толпами. Видно, я была им интересна, как другим людям интересна захватывающая книга. Фокус был в том, что никто не знал, чем это кончится: то ли я стану совсем немой, то ли речь ко мне вернется — шансы были примерно равны. Чтобы выздороветь, надо было выполнить два условия. Во-первых, мне требовалась хорошая питательная диета. Во-вторых, полный душевный покой.
С диетой все было не так просто. Я с радостью буду есть хорошие питательные продукты, но ведь на них нужны деньги! Что до моего душевного состояния, тут трудностей не было. Если муж ко мне вернется, я его убью — дело решенное.
Я знаю, это звучит омерзительно, прекрасно знаю. Никому на моем месте и в голову не пришло бы замышлять такое злодеяние. Любая другая женщина в подлунном мире, доведись ей испытать то, что испытала я, выдержала бы это испытание с честью.
10
Я уже говорила, что люди (если не считать моего мужа и родственников) были почти всегда добры ко мне.
О моей печальной судьбе прослышал владелец дома, который мы снимали, когда только поженились. Он поручил мне присматривать за одним из его пустующих домов и положил мне за это небольшое недельное жалованье. Кое-какая мебель в верхних комнатах (она не понадобилась прежнему съемщику) была оставлена для оценки, если ею захочет воспользоваться новый съемщик. В двух спальнях для прислуги (в мезонине), расположенных по соседству, было все, что требуется. Итак, у меня появилась крыша над головой, кровать на выбор, деньги, чтобы прокормиться. Снова все хорошо — только слишком поздно. Если бы этот дом умел говорить, он мог бы порассказать обо мне такого!
Врачи велели мне упражнять речь. Я была совсем одна, и говорить мне было не с кем, разве что иногда заглянет домовладелец или служанка из соседней комнаты, скажет: «Хороший день сегодня, верно?», «Не скучно тебе?» или что-то в этом роде; я каждый день покупала газету и читала себе вслух — как еще мне было упражнять речь? Однажды я наткнулась на заметку о женщинах, у которых пьяницы-мужья. В ней приводились слова лондонского следователя, который вел дела об убийствах (в низших слоях общества) и в смерти мужей имел основания подозревать жен. Досмотр тела (говорил он) этого не доказывает; не следует это и из показаний свидетелей; тем не менее он полагал вполне возможным, что в некоторых случаях, когда женское терпение достигало последнего предела, жена брала влажное полотенце, ждала, когда одурманенный алкоголем муж забывался в глубоком сне, потом накидывала ему на нос и рот полотенце — и делу конец, да такой, что комар носа не подточит. Я отложила газету и крепко задумалась — уж не пророчество ли это? «Эта заметка, — сказала я себе, — не случайно попалась мне на глаза: это значит, что мне суждено снова встретиться с мужем».