Он залился краской, как больной, чьей незажившей раны коснулась неосторожная рука. Увидя болезненно исказившееся лицо Каллиста, Фелисите была потрясена и, желая подбодрить и утешить его, бросила на юношу дружеский взгляд. Клод Виньон перехватил этот взгляд. Писатель вдруг развеселился, но шутки его переходили в сарказмы: он стал на сторону Беатрисы, он вслед за ней уверял, что любовь поддерживается только желанием, что большинство влюбленных женщин обманывает себя, что причины их любви подчас непонятны им самим, а также и мужчинам, что иногда они даже стремятся обманывать себя и что даже самые благородные из них — кривляки.
— Судите о наших книгах, но не критикуйте наших чувств, — прервала писателя Фелисите, бросив на него повелительный взгляд.
Конец обеда прошел невесело. Обе дамы притихли под впечатлением насмешливых речей Клода Виньона. Каллист испытывал невероятные муки, хотя был несказанно счастлив, видя возле себя Беатрису. Конти не спускал глаз с маркизы, стараясь угадать ее мысли. Когда обед окончился, мадемуазель де Туш взяла Каллиста за руку, пропустила вперед маркизу с двумя другими кавалерами и быстро шепнула юному бретонцу:
— Дорогое мое дитя, если маркиза вас полюбит, она вышвырнет Конти за дверь; но вы ведете себя так, что можете только упрочить их связь. Если даже она в восторге от вашего обожания, разве ей позволительно это обнаружить? Умейте же владеть собой.
— Но она жестока со мной, она никогда не полюбит, меня, — промолвил Каллист, — а если она не полюбит меня, я умру.
— Умрете?.. Вы? Родной мой Каллист! — воскликнула Фелисите. — Вы дитя. Ведь не собирались же вы умереть ради меня?
— Вы сами пожелали быть только моим другом, — возразил он.
Среди обычных разговоров, которые ведутся за послеобеденной чашкой кофе, Клод Виньон попросил Конти спеть что-нибудь. Мадемуазель де Туш села за рояль. Фелисите и Дженаро спели «Dunque, il mio bene, tu mia sarai» [41] — заключительный дуэт из «Ромео и Джульетты» Цингарелли, одну из самых трогательных арий современной музыки. Пассаж «Di tanti palpiti» [42] выражает любовь во всем ее величии. Каллист, сидя в том самом кресле, где сидела накануне Фелисите, рассказывая ему о маркизе, слушал певцов с благоговением. Беатриса и Виньон стояли по обе стороны рояля. Божественный голос Конти чудесно сплетался с сопрано Фелисите. Они десятки раз пели эту арию, и оба так умели подчеркнуть наиболее выгодные места, так чудесно спелись, что в их исполнении дуэт звучал на редкость трогательно. Они сумели передать как раз то, что хотел сказать композитор, создавая поэму небесной печали, слияние двух лебединых песен. Дуэт вызвал у всех те высокие переживания, которых не выразишь пошлым «браво».
— Нет, музыка — первое среди искусств! — воскликнула маркиза.
— А Фелисите превыше всего ставит молодость и красоту — первую из всех поэм, — вставил Клод.
Мадемуазель де Туш взглянула на Клода с каким-то смутным беспокойством, которое она, впрочем, пыталась скрыть. Беатрисе с ее места не было видно Каллиста, и она обернулась, как бы желая проверить, какое впечатление произвела на него музыка, но не столько ради Каллиста, сколько ради своего тщеславного возлюбленного; в полутемной амбразуре окна она увидела бледное юношеское лицо, по которому катились крупные слезы. Маркизу словно кольнуло в сердце, она отвернулась и взглянула на Дженаро. Сама музыка встала во всем своем величии перед Каллистом и коснулась его своей волшебной палочкой; впервые он видел искусство без таинственных покровов и растворился в нем; не только музыка ошеломила юношу, но и огромный талант Конти. Вопреки всему, что рассказывала о нем Фелисите, юноша поверил, что композитор обладает великой душой, что сердце его исполнено любви. Кому под силу соперничать с таким художником? Как может женщина не обожать его всю свою жизнь? Этот голос проникал в душу, как входит в нее другая душа. Бедный юноша был подавлен в равной мере и силой поэзии, и силой своего отчаяния, — таким незначительным казался он себе. Сознание собственного ничтожества, смешанное с неподдельным восторгом, читалось на его лице. И он не заметил, как Беатриса, поддавшись обаянию подлинных чувств, знаком указала на него мадемуазель де Туш.
— О, это золотое сердце, — произнесла Фелисите, — Знаете, Конти, сколько вы ни срывали в жизни аплодисментов, они — ничто перед поклонением этого ребенка. Споем-ка теперь трио, — Беатриса, дружок, идите сюда.
Когда маркиза, Фелисите и Конти подошли к роялю, Каллист потихоньку поднялся, незаметно прошел в спальню, бросился там на софу и застыл, погруженный в безысходное отчаяние.
— Что с вами, дитя мое? — спросил Клод, тихонько опускаясь рядом с Каллистом и беря его за руку. — Вы влюблены, вы считаете, что вами пренебрегают; но все это пустяки. Через несколько дней вы останетесь здесь один, у вас будут развязаны руки, вы можете здесь царить, вас полюбят, и не одна; словом, если вы сумеете должным образом вести себя, вы будете просто султаном.
— Что вы говорите? — воскликнул Каллист и покорно, последовал за Клодом в библиотеку. — Кто меня любит?
— Камилл, — ответил Клод.
— Камилл меня любит? — переспросил Каллист. — А как же вы?
— А я, — ответил Клод, — я...
Он замолчал. Он сел и в глубокой задумчивости откинулся на подушку.
— Я устал от жизни, но у меня не хватает мужества расстаться с ней, — промолвил он после молчания. — Я хотел бы ошибаться, говоря так, но, к сожалению, уже в течение нескольких дней многое прояснилось. Уверяю вас, друг мой, что я отнюдь не ради удовольствия лазил по круазикским скалам! И если по возвращении в Туш, когда я застал вас в оживленной беседе с Фелисите, я сказал несколько горьких слов — причиной тому уязвленное самолюбие. Вскоре я объяснюсь с нею. Два таких проницательных ума, как она и я, не могут долго обманываться. Поединок между двумя опытными дуэлянтами длится всего несколько минут. Таким образом, я заранее могу объявить вам о моем отъезде. Да, да, завтра я уеду из Туша вместе с Копти. И, конечно, во время нашего отсутствия здесь произойдут странные, ужасные вещи; мне от души жаль, что я не буду присутствовать при этой битве страстей, столь редкостной во Франции и столь захватывающей. Вы слишком молоды для такой опасной борьбы, и, право, мне жаль вас. Если бы женщины не внушали мне такого глубокого отвращения, я непременно остался бы, чтобы помочь вам выиграть партию: она сложна, вы можете проиграть, вам придется иметь дело с двумя необыкновенными женщинами, а вы уже и сейчас слишком влюблены в одну из них, чтобы сделать своим орудием другую. В характере Беатрисы преобладает упрямство, а у Фелисите преобладает величие. И, быть может, вы, как хрупкий и беззащитный челн, увлекаемый потоком страстей, разобьетесь между этими двумя скалами. Берегитесь же.
И Клод Виньон, не дав юноше собраться с мыслями, вышел из комнаты. Каллист оцепенел, он испытывал приблизительно то же, что испытывает путешественник в Альпах, когда проводник бросает при нем камень в пропасть с намерением показать ее бездонную глубину. Узнать из уст самого Клода Виньона, что он, Каллист, любим Фелисите, узнать в тот момент, когда сам он почувствовал, как в сердце его зародилась любовь к Беатрисе, любовь до гроба! Такая весть непосильным бременем легла на юную душу. Томимый острой печалью о прошлом, подавленный сложным положением, в котором он очутился, — любить Беатрису, когда его любит Фелисите, которую он не любит, — бедный юноша впал в отчаяние. Он не знал, что предпринять, мысли одна мрачнее другой овладевали им. Он безуспешно пытался понять, почему Фелисите отвергла его любовь и помчалась в Париж за Клодом Виньоном. Временами сквозь закрытые двери до него долетал чистый и свежий голос маркизы. И он снова испытывал тягостное волнение, хотя именно для того, чтобы избежать его, он забрел в спальню. Минутами он не мог совладать с поднимавшимся в нем яростным желанием схватить ее в объятия и унести отсюда. Что же теперь ему делать? Посмеет ли он завтра вернуться в Туш? И как может он обожать Беатрису, сознавая, что его любит Камилл? Он не знал, на что решиться. Мало-помалу в доме воцарилась тишина. Рассеянно прислушивался юноша к стуку закрывающихся дверей. Потом вдруг часы пробили двенадцать, и одновременно из соседней комнаты до его слуха донесся спор Фелисите и Клода: их голоса вывели Каллиста из оцепенения, в которое он впал, ему показалось, что за дверью блеснул свет, способный рассеять темноту. Он хотел выйти из своего убежища, но его остановили ужасные слова Виньона.