— Как он прекрасно сидит на коне, — сказала она.
— Кто, Каллист? — подхватила виконтесса. — Он искуснейший наездник.
— О, наш Каллист очень мил, — добавила Шарлотта.
— Такие лица встречаются в Англии на каждом шагу, — вяло произнесла маркиза, даже не закончив фразы.
— У него мать ирландка из рода О'Брайенов, — возразила Шарлотта, которая сочла себя оскорбленной.
Камилл Мопен и маркиза въехали в Геранду в сопровождении виконтессы де Кергаруэт и ее дочери, к величайшему удивлению обывателей сего богоспасаемого городка; они высадили своих спутниц у переулочка, ведущего к дому дю Геников, где собралась чуть ли не половина герандских жителей. Каллист стегнул коня и помчался галопом, чтобы предупредить тетку и мать о прибытии дорогих гостей, которых ждали к обеду. Обед же в этот день перенесли, против обычая, на четыре часа. Впрочем, юноша возвратился, чтобы попрощаться с дамами, отправляющимися в Туш; он поцеловал руку Фелисите, надеясь, что ему удастся прикоснуться и к руке Беатрисы, но маркиза упорно не разнимала сложенных под шалью рук, и напрасно бросал он на жестокую красавицу увлажненные слезой взгляды, в которых читалась отчаянная мольба.
— Дурачок, — шепнула Фелисите, касаясь его виска дружеским поцелуем.
«Она права, — подумал Каллист, глядя вслед отъезжавшей карете, — я забыл советы маменьки; боюсь, что я вечно буду забывать ее советы».
Когда мадемуазель де Пеноэль, бесстрашно проделавшая путь из Сен-Назера на наемных лошадях, появилась в столовой дю Геников, она застала там виконтессу де Кергаруэт и Шарлотту за столом, убранным с необычайной роскошью, и рядом с ними улыбающихся радушных хозяев. Старуха Зефирина распорядилась достать из погреба лучшие вина, а Мариотта превзошла самое себя в изготовлении бретонских кушаний. Виконтесса до сих пор не могла прийти в себя от восторга, что ей удалось проехаться в карете со знаменитым Камиллом Мопеном, и все пыталась разъяснить присутствующим, что такое современная литература и какое место занимает в ней Мопен; но ее попытки ознакомить герандцев с литературой постигла та же участь, что и злополучный вист: ни сами дю Геники, ни кюре, который был приглашен к обеду, ни кавалер дю Альга не поняли ни слова. Впрочем, аббат Гримон и старый моряк порядком приналегли на ликеры, поданные за десертом.
Когда Мариотта, с помощью Гаслена и горничной виконтессы, убрала со стола, послышались восторженные возгласы: наконец-то можно приступить к любимой мушке. В доме царило необычайное веселье. Все присутствующие думали, что сердце Каллиста свободно, и решили, что в самом скором времени он женится на юной Шарлотте. Один Каллист сидел в раздумье. Впервые в жизни он имел случай сделать сравнение между семейством Кергаруэт и остроумными, утонченными парижанками, и в каком же невыгодном свете представала перед ним нантская львица! А как, должно быть, потешаются сейчас в Туше над двумя жалкими провинциалками! Недаром же маркиза и Фелисите там, в Сен-Назере, так лукаво переглядывались.
Фанни, знавшая тайну сына, подметила его печаль, она видела, что он не обращает внимания ни на кокетство Шарлотты, ни на приставания виконтессы. Ее бедный мальчик тоскует, это ясно: телом он здесь, с ними, в этой зале, где некогда и сам развлекался игрою в мушку, а дух его витает там, в Туше.
«Под каким бы предлогом послать его в Туш?» — думала Фанни, которая жила одними мыслями с сыном. И наконец тревога и нежность подсказали ей решение.
— Ты, я вижу, умираешь от желания удрать в Туш, чтобы повидать ее? — шепнула Фанни на ухо Каллисту.
Улыбка юноши и краска, залившая его лицо, были красноречивее слов, и сердце любящей матери затрепетало в груди.
— Сударыня, — обратилась она к виконтессе, — боюсь, что завтра вам будет очень неудобно ехать в почтовой карете, и особенно вставать на заре. Не лучше ли попросить коляску у мадемуазель де Туш? Сходи в Туш, Каллист, — добавила она, взглянув на сына, — устрой это дело; но возвращайся поскорее.
— Я вернусь через десять минут, — вскричал Каллист. Он как безумный расцеловал свою мать, когда та вышла за ним на крыльцо.
Словно молодой олень, мчался Каллист; он застал Фелисите и Беатрису в приемной, куда они вышли из столовой после обеда. У него хватило ума предложить руку Фелисите.
— Как, вы покинули ради нас виконтессу и ее дочь? — спросила та, пожимая его руку. — Поверьте, мы понимаем, как велика ваша жертва.
— Скажите, эти Кергаруэты состоят в каком-нибудь родстве с Портандюэрами и со стариком адмиралом Кергаруэтом, вдова которого вышла замуж за Шарля де Ванденеса? — спросила г-жа де Рошфид у Камилла.
— Мадемуазель Шарлотта — внучатая племянница адмирала, — ответила Фелисите.
— Прелестная девочка, — произнесла Беатриса, усаживаясь в готическое кресло. — Господин дю Геник сделал неплохой выбор.
— Этому браку никогда не бывать, — возразила с живостью Фелисите.
Сраженный холодным спокойствием маркизы, которая всячески старалась показать, что маленькая бретоночка единственно подходящее для него существо, Каллист потерял способность говорить и мыслить.
— А почему не бывать этому браку, Камилл? — спросила г-жа де Рошфид.
— Дорогая моя, — сказала Фелисите, видя, как омрачилось лицо Каллиста, — ведь я же не советовала Конти жениться и, надеюсь, вообще была с ним очень мила. Вы просто не великодушны.
Беатриса посмотрела на подругу с удивлением, к которому примешивались пока еще неясные подозрения. Взглянув на Фелисите, Каллист понял, сколько самоотверженности было в ее вмешательстве. На щеках мадемуазель де Туш проступили два розовых пятна, что всегда означало у нее глубочайшее волнение; довольно неловко юноша взял руку Камилла и прижался к ней губами. Фелисите как будто невзначай села за рояль, повернулась спиной к Беатрисе и Каллисту, оставив их как бы наедине. Она держала себя как женщина, уверенная в честности своей подруги и верности своего обожателя. Фелисите импровизировала, — она играла вариации на темы, которые приходили ей на ум, очевидно, помимо ее воли, так были они выразительны и печальны. Казалось, что маркиза вся обратилась в слух, но украдкой она наблюдала за Каллистом, а тот, слишком юный и слишком неопытный, чтобы играть роль, предписанную ему Фелисите, замер в восторженном созерцании своего истинного кумира. Через час Беатриса удалилась к себе, а мадемуазель де Туш не могла удержать нарождавшейся ревности. Она увела Каллиста к себе в спальню, не желая, чтобы их разговор был услышан, ибо, как истая женщина, она руководилась безошибочным инстинктом недоверия.
— Дитя мое, — сказала она, — притворитесь же, что вы любите меня, иначе вы погибли. Вы еще ребенок, вы не знаете женщин, вы не умеете любить. Любить и заставить полюбить себя — две совершенно различные вещи. Вы будете жестоко страдать, а ведь я хочу, чтобы вы были счастливы. Вам противостоит не гордость Беатрисы, а ее упрямство. Если вы досадите ей, она упорхнет к Конти и поселится с ним где-нибудь под Парижем. Что будет тогда с вами?