— Не стоит, Бронечка. Я не дам вас в Обиду.
До «Шератона» от нас было рукой подать, но Оскар усадил меня в свою машину.
— Оскар, скажите…
— Ой, Бронечка, он вам все сам скажет. Мое дело доставить вас к нему.
— И обратно?
— Ясное дело, и обратно! Иначе Дружинин мне ребра переломает.
— Дружинин? — ахнула я. — При чем тут Дружинин?
— Ай, Бронечка, вы думаете Оскар слепой? Тут мы приехали к «Шератону».
В шикарном холле, который не произвел на меня ни малейшего впечатления, ибо мой шеф всегда останавливается именно в «Шератоне», Оскар взял меня за руку. И тут я увидела, что из кресла поднялся человек в белом костюме и черно-белых лакированных ботинках. Он выглядел точь-в-точь как русский мафиози в исполнении Джигарханяна. И был со мной одного роста. Хотела бы я посмотреть на него рядом с Ларисой.
— Доброго утра, господин… — Оскар назвал какую-то еврейскую фамилию, что-то вроде Ципельзона. — А вот и наша Полина Брон!
— Здравствуйте, Полина! — Он не стал дожидаться, когда я подам ему руку, схватил и крепко встряхнул. — Пойдемте в бар, там лучше говорить. Или хотите позавтракать?
— Спасибо, нет. Я уже завтракала.
— Оскар, ждите тут! — распорядился он и, не отпуская мою руку, пошел к бару. Усадил меня за столик. — Кофе? Или что покрепче?
— Минеральной воды без газа!
— А мартини не желаете?
— Не желаю! Вы извините, но у меня мало времени. Репетиции…
— Хорошо, приступим к разговору! Шампанского нам! — сказал он подскочившему официанту.
«Шампанское с утра пьют или аристократы, или дегенераты», — вспомнилась мне крылатая фраза из «Бриллиантовой руки». Аристократом он, совершенно очевидно, не был. Значит, дегенерат?
— Полина, я восхищен!
Он еще не успел докончить фразу, как на столике уже стояла во льду бутылка «Дом Периньона». Видимо, он хотел пустить пыль в глаза бедной московской безвестной певичке. Он же не знает, что, будучи переводчицей при моем шефе, я не раз пробовала эту роскошь. Но я в принципе не люблю шампанское.
— Полина, я предлагаю выпить за ваше здоровье! И за ваш талант.
— Извините, я не знаю вашего имени-отчества.
— Просто Джонни!
Мне показалось, что я слышу хрипловатый голос Джигарханяна.
— Извините, Джонни, я не пью с утра шампанское даже такого ранга. Я выпила бы воды.
Он щелкнул пальцами.
— Даме воды, — сказал он на довольно скверном английском. — Но я выпью все же за ваш талант!
— Спасибо!
— Полина, я имею сделать вам предложение.
— Внимательно вас слушаю.
— Мне понравилось, как вы поете. Я предлагаю вам для начала контракт на полгода. Будете выступать в Нью-Йорке в моем новом ресторане через день. Гонорар — пятьсот долларов за вечер.
Ни фига себе! — подумала я.
— Ну там всякие налоги, то се я в эти полгода возьму на себя. Вы будете оплачивать только квартиру. Семь с половиной тысяч в месяц, согласитесь, совсем неплохо для начинающей. Если в течение полугода и меня, и вас все будет устраивать, мы заключим новый контракт на большую сумму. И петь вы станете уже в другом ресторане. Ну там будет видно! Может, дело дойдет и до сольных концертов. Ну диск запишем, то, се. Я вам очень советую позаниматься с педагогом по вокалу. Получая такие бабки, вы вполне можете себе это позволить. А педагога я вам найду. Вы по-английски хоть немножко говорите?
— Говорю.
— Ну так что? Вас устраивают мои условия?
— Условия? Вполне.
— Так мы можем подписать контракт прямо сейчас? — просиял он. А глаза его при этом так явно замаслились, что было понятно: «Подпишем контракт — и в койку!»
— Нет, Джонни, условия прекрасные, но я не буду петь в вашем ресторане.
— Почему? — безмерно удивился он. — Вам мало этих денег? Но это царские условия!
— Я вполне отдаю себе в этом отчет. Но в мои планы не входит петь в ресторане. У меня другая профессия.
— Но вы же тут поете?
— Это так… Прикол…
— Что такое прикол? — нахмурился он.
— Шутка.
— Полина, но это же.., сколько вам платят на вашей работе?
— О, гораздо меньше!
— Тогда в чем дело? У вас есть более выгодное предложение?
— Нет-нет, что вы… И вообще, я очень польщена и благодарна вам, но.., это не для меня. К тому же у меня есть дочка, ей двенадцать лет…
— В чем проблема? Возьмите дочку с собой! Пусть поживет в Америке, это полезно.
— Нет, Джонни, спасибо, но я… Я просто не хочу становиться певицей. Не чувствую призвания. Одно дело попеть для друзей… А тут… Поздно мне уже.
— Знаете что, вы подумайте еще. Не отказывайтесь так, с кондачка. Пожалеете потом, а будет поздно. Джонни Ципельзон уже уедет.
— Да мне и думать не надо.
— Ну черт с вами, восемьсот за выход! — страстно выкрикнул он. — Хотя это ни в какие ворота не лезет, но ради вас…
— Нет, Джонни, я безмерно тронута вашей щедростью, но это просто.., ну не для меня, поймите!
— Я не понимаю! Отказываюсь понимать! У вас что, богатый любовник?
— У меня сейчас нет никакого любовника — ни богатого, ни бедного.
— Слушайте, вы вообще нормальная? — уже начал сердиться Джонни Ципельзон.
— Наверное, нет, и я это понимаю, но…
— И все же я даю вам три дня на размышления. Посоветуйтесь с кем-нибудь.
— Да что мне советоваться… К тому же я жаворонок.
— Нет, вы.., соловей! — опять страстно выкрикнул Джонни.
— Вы меня не так поняли. Я просто встаю рано и рано ложусь. А в ресторане у меня это не получится. Я к вечеру потеряю форму, и все.
— Но это, извиняюсь, чушь собачья. Можно себя перестроить.
— Чего ради?
— Ради денег хотя бы.
— Знаете, мне хватает на жизнь. На мою собственную жизнь, которую я сама выбрала. А чужой мне не надо.
— Но закапывать в землю талант грешно!
— А расходовать его на пьяных жующих эмигрантов лучше?
— Ой, мамочки, вы же молодая женщина, откуда в вас эти дурацкие совковые предрассудки?
— Оттуда, из совка. Но что поделаешь…
— Значит, решительно нет?