— Как же, кузен, ты не сказал нам, что там, в своем захолустье, принадлежишь к оппозиции? — спросил Леон, взяв Газоналя под руку. — Неужели ты так глуп? Одним депутатом больше, одним депутатом меньше у правых или у левых — тебе-то ведь от этого ни тепло ни холодно...
— Мы — за тех... прежних...
— Оставьте их в покое, — сказал Бисиу с комизмом, достойным Монроза, — за них провидение; если ему будет угодно, оно вернет их без вас и наперекор им самим... Фабрикант должен быть фаталистом.
— Вот славно! Максим де Трай с Каналисом и Жиро! — воскликнул Леон.
— Скорее, друг мой Газональ! Обещанные актеры выходят на сцену! — возвестил Бисиу.
Трое приятелей направились к тем, кого издали узнал Леон де Лора. Эти люди шли с видом фланеров.
— Что вы тут прогуливаетесь? Уж не выставили ли вас? — спросил Бисиу, обращаясь к Жиро.
— Нет, мы вышли подышать чистым воздухом, пока заканчивается тайное голосование, — ответил тот.
— Скажите, как выпутался председатель кабинета?
— Он был великолепен! — сказал Каналис.
— Великолепен! — подхватил Жиро.
— Великолепен! — как эхо, повторил Максим де Трай.
— Вот как! Значит, все вы — правая, левая, центр — единодушны?
— Нет, у нас разные точки зрения, — пояснил Максим де Трай.
Он принадлежал к правительственной партии.
— Конечно, — смеясь, подтвердил Каналис, депутат, однажды уже бывший министром, но в то время заигрывавший с правыми.
— О, сейчас вы одержали блестящую победу, — сказал Максим Каналису, — ведь вы принудили министра подняться на трибуну!
— И врать не хуже любого шарлатана, — ответил Каналис.
— Хороша победа! — возразил прямодушный Жиро. — А что бы вы сделали на его месте?
— Я бы тоже лгал.
— Это не называется лгать, — возразил Максим де Трай, — это называется «прикрывать корону».
И он отвел Каналиса в сторону.
— Вот великий оратор! — сказал Леон, указывая Жиро на Каналиса.
— И да, и нет, — ответил член Государственного совета, — он пустозвон, фразер, у него больше блестящей декламации, чем подлинного красноречия; словом, это прекрасный инструмент, но музыка не получается; поэтому он не владеет и никогда не будет владеть вниманием палаты. Он считает себя нужным для Франции, но ему никогда не стать незаменимым человеком.
Каналис и Максим вернулись к беседовавшим как раз после того, как Жиро, депутат левого центра, высказал это суждение. Максим взял Жиро под руку и увел его довольно далеко, возможно, чтобы доверительно сообщить ему то же, что он сказал Каналису.
— Какой порядочный, достойный человек! — сказал Леон, указывая Каналису на Жиро.
— Это та честность, которая свергает правительства, — ответил Каналис.
— Как по-вашему, он хороший оратор?
— И да, и нет, — ответил Каналис, — он многословен, расплывчат; он мастерски обосновывает свои рассуждения, у него ясная логика, но великая логика — логика событий и дел выше его понимания: поэтому он не владеет и никогда не будет владеть вниманием палаты...
В ту минуту, когда Каналис выносил это суждение о Жиро, тот вместе с Максимом вернулся к беседовавшим; забыв, что с ними посторонний и что не известно, способен ли этот человек так же хранить тайну, как Леон и Бисиу, Жиро со значительным видом взял Каналиса за руку и заявил:
— Ну что ж, я согласен на то, что предлагает граф де Трай; я внесу запрос, но в очень резкой форме...
— Тогда палата будет на нашей стороне, — сказал Каналис, — ведь человек, столь влиятельный и столь красноречивый, как вы, всегда владеет ее вниманием. Я отвечу... и отвечу яростно, чтобы сокрушить вас.
— Вы можете вызвать смену кабинета, ибо в этом вопросе вы добьетесь от палаты всего, чего только захотите; и тогда вы окажетесь незаменимым человеком.
— Максим провел их обоих, — шепнул Леон своему кузену. — В интригах палаты этот молодчик чувствует себя как рыба в воде.
— Кто он такой? — спросил Газональ.
— В прошлом — мерзавец, имеющий ныне все шансы стать посланником, — ответил Бисиу.
— Жиро, — обратился Леон к члену Государственного совета, — прежде чем уйти домой, напомните Растиньяку, что он обещал мне поговорить с вами относительно тяжбы, которую вы будете разбирать послезавтра; эта тяжба касается моего кузена, здесь присутствующего; завтра утром я зайду к вам поговорить об этом.
И трое друзей, держась на некотором расстоянии от трех политических деятелей, проследовали за ними по направлению к залу заседаний.
— Взгляни-ка на этих двух людей, кузен, — шепнул Леон Газоналю, указывая на бывшего министра, пользовавшегося широкой известностью, и на вожака левого центра, — эти два оратора всегда владеют вниманием палаты; их остроумно прозвали министрами по ведомству оппозиции. Каждое их слово палата ловит, навострив уши, и они нередко пользуются этим, чтобы больно потеребить их.
— Уже четыре часа; пора вернуться на Берлинскую улицу, — напомнил Бисиу.
— Ну вот, кузен, ты только что видел сердце правительства; теперь мы должны показать тебе глистов, аскарид, солитера, республиканца, ибо нужно называть вещи своими именами, — сказал Леон Газоналю.
Как только трое друзей уселись все в ту же наемную карету, Газональ взглянул на своего кузена и на Бисиу; насмешка, сверкавшая в этом взгляде, предвещала поток желчного южного красноречия.
— Я и прежде не доверял этому развратному городу — Парижу, но с сегодняшнего утра я его презираю! Бедная и жалкая провинция — все же честная девушка, а столица — продажная женщина, алчная и лживая комедиантка, и я счастлив, что не оставил здесь ни клочка своей шерсти...
— День еще не кончился, — наставительно сказал Бисиу, подмигнув Леону.
— Не глупо ли жаловаться, заметил Леон, — на пресловутую продажность, если благодаря ей ты выиграешь свой процесс?.. Неужели ты считаешь себя более добродетельным, чем мы, и в меньшей мере комедиантом, менее алчным, менее склонным скользить по наклонной плоскости, менее тщеславным, чем все те, кем мы сегодня забавлялись, словно картонными паяцами?
— Попробуйте-ка меня поддеть...
— Бедняга! — сказал Леон, пожав плечами. — Не обещал ли ты уже Растиньяку использовать свое влияние на выборах?
— Да, потому что он единственный, кто смеялся над самим собой...
— Бедняга! — повторил Бисиу. — Вы бросаете вызов мне — мне, кто только и делает, что насмехается... Вы напоминаете мне моську, дразнящую тигра... Ах, если б вы только видели, как мы умеем потешаться над людьми... Да знаете ли вы, что мы можем свести с ума самого здравомыслящего человека?