— Ну, Миноре, что вы скажете об обращении вашего дядюшки? — воскликнул Кремьер, немурский сборщик налогов.
— Что ж тут скажешь? — отвечал почтмейстер, предлагая Кремьеру понюшку табаку.
— Отличный ответ, папаша Левро! Если прославленный литератор [18] прав и человек должен подумать о том, что сказать, прежде чем сказать, что думает, то вам и вправду нечего сказать, — съязвил подошедший к Миноре и Кремьеру молодой человек.
Этот шалопай по фамилии Гупиль, служивший старшим клерком у г-на Диониса Кремьера, немурского нотариуса, играл в Немуре роль Мефистофеля. Проматывая в Париже наследство, которое досталось ему по смерти отца, зажиточного фермера, мечтавшего, чтобы сын пошел по юридической части, Гупиль вел жизнь весьма беспутную, тем не менее, когда он впал в полную нищету и вернулся в родной город, нотариус Дионис взял его в свою контору. Увидев Гупиля, вы сразу поняли бы, почему он так спешил насладиться жизнью, — всякое удовольствие стоило ему денег, и немалых. Несмотря на малый рост, старший клерк в двадцать семь лет имел могучую грудную клетку сорокалетнего мужчины. Тонкие и короткие ноги, плоская физиономия, мрачная, как небо в грозу, и лоб с большой залысиной лишь подчеркивали странность его фигуры. У Гупиля было лицо горбуна, чей горб не снаружи, а внутри [19] . Одна особенность злой и бледной физиономии клерка подтверждала существование этого невидимого горба: нос Гупиля, кривой и крючковатый, как у многих горбунов, делил его лицо наискось — справа налево. В уголках поджатых, как у жителей Сардинии [20] , губ, пряталась ироническая усмешка. Сквозь редкие пряди прямых рыжеватых волос просвечивал череп. У Гупиля были длинные неуклюжие руки и толстые скрюченные пальцы с вечной грязью под ногтями. Все его одеяние — башмаки, которым самое место на свалке, выцветшие черные чулки из шелкового сдора, черные панталоны и сюртук, изношенные чуть не до дыр и страшно засаленные, жалкие жилеты, у которых от многих пуговиц осталась лишь суконная обтяжка, старый шейный платок вместо галстука — свидетельствовало о неприкрытой нищете, на которую обрекали его страсти. Зловещее впечатление, производимое клерком, довершали его козьи глаза с желтыми ободками вокруг зрачков, похотливые и трусливые разом. Жители Немура никого так не уважали и не боялись, как Гупиля. Высокомерие, развившееся в нем от сознания собственного уродства, язвительность, питаемая ощущением вседозволенности, были тем оружием, с помощью которого он мстил окружающим, вызывавшим его неизменную зависть. Он сочинял сатирические куплеты для карнавала, устраивал кошачьи концерты под окнами и служил городку живой газетой. Дионис, человек хитрый и лживый, а потому достаточно осторожный, держал Гупиля у себя на службе не только за острый ум и отменную осведомленность о делах местных жителей, но и из страха. При этом патрон так мало доверял своему помощнику, что, стараясь видеться с ним пореже, сам вел счета, не поселил клерка у себя в доме и не посвящал его ни в одно секретное или деликатное дело. Гупиль таил в душе обиду и, осыпая патрона льстивыми похвалами, внимательно следил за госпожой Дионис в надежде отомстить. Он схватывал все на лету и легко справлялся с работой.
— А тебе только бы посмеяться над нашим несчастьем, — отвечал потиравшему руки Гупилю почтмейстер.
Поскольку Гупиль потакал всем низменным страстям Дезире, тот уже пять лет как взял его себе в товарищи, и почтмейстер держался с клерком весьма бесцеремонно, не подозревая, что каждая новая обида лишь увеличивает и без того огромные запасы ненависти, таящиеся в сердце урода. Поняв, что нуждается в деньгах больше, чем кто бы то ни было, клерк, сознававший свое превосходство над всеми немурскими буржуа, мечтал разбогатеть, купив с помощью Дезире либо должность секретаря в мировом суде, либо контору одного из судебных исполнителей, либо заведение самого Диониса. Поэтому он терпеливо сносил грубости почтмейстера и презрение госпожи Миноре-Левро и пресмыкался перед Дезире, вот уже два года утешая брошенных им любовниц — этих Ариадн [21] , павших жертвами окончания каникул. Таким образом, Гупиль подбирал крошки с пиршественного стола, который сам же и накрывал.
— Будь я наследником старикашки, я не стал бы делиться даже с самим Господом Богом, — гнусно захохотал клерк, обнажив редкие зубы, черные и страшные.
В эту минуту на площади показался секретарь мирового суда, Массен-Левро-младший, в сопровождении госпожи Кремьер, супруги немурского сборщика налогов. Массен, один из самых суровых людей в городке, лицом походил на татарина. У него были маленькие и кругленькие, как ягоды боярышника, глазки, низкий лоб, курчавые волосы, жирная кожа, большие плоские уши, тонкие, еле заметные губы и редкая бороденка. В манерах Массена сквозила безжалостная вежливость ростовщика, никогда не отступающего от своих принципов. Говорил он чуть слышно, как человек, потерявший голос. Наконец, чтобы довершить его портрет, скажем, что он заставлял жену и старшую дочь снимать копии с приговоров.
Госпожа Кремьер, полная женщина с веснушчатым лицом, мнила себя блондинкой и носила чересчур узкие платья; она дружила с госпожой Дионис и слыла образованной, поскольку читала романы. Эта супруга захудалого финансиста, воображавшая себя образцом элегантности и остроумия, ждала дядюшкиного наследства, чтобы начать «жить, как люди», украсить свою гостиную и принимать там местную буржуазию, а покамест муж не давал ей денег ни на лампы Карселя [22] , ни на литографии и безделушки, которых было полно у жены нотариуса. Она бесконечно боялась Гупиля, который не пропускал ни одной ее «капсулинги» (так госпожа Кремьер произносила латинское выражение lapsus linguae [23] ) и тут же разносил их по городу. Однажды госпожа Дионис сказала ей, что не знает, какой водой лучше полоскать рот.