— В самом лучшем, сударыня, и нынче не один разорившийся пэр Франции был бы счастлив женить сына на воспитаннице доктора — невесте с миллионным приданым, Ах, если бы такая мысль пришлась по душе Савиньену! Вел он себя в Париже не блестяще, а времена нынче такие, что не вам противиться этому браку.
Кюре смог договорить лишь благодаря тому, что старая дама оцепенела от изумления.
— Вы сошли с ума, дорогой аббат.
— Вы еще задумаетесь над моими словами, и дай Бог вашему сыну впредь вести себя так, чтобы завоевать уважение этого старца!
— Если бы не вы, господин кюре, а кто-то другой заговорил со мной в таком тоне...
— Вы бы не пустили его более на порог, — улыбаясь, докончил фразу аббат Шапрон. — Надеюсь, сын просветит вас на счет того, какие браки заключаются нынче в Париже. Подумайте о счастье Савиньена; однажды вы уже сослужили ему недобрую службу, не мешайте же ему хоть теперь завоевать положение в обществе.
— И это говорите мне вы?
— Если не я, то кто же? — воскликнул священник, вставая, и тут же откланялся.
Урсула и ее крестный прогуливались по двору. Доктор оказался бессилен перед своей крестницей: она привела ему тысячу причин, по которым ей необходимо поехать в Париж, и он уступил. Подозвав кюре, он попросил его, если почтовая контора еще открыта, заказать не одно место, а целое отделение в дилижансе. Назавтра в половине седьмого вечера старик с девушкой прибыли в Париж, и доктор немедленно отправился к своему нотариусу. Политическая обстановка была тревожной. Накануне немурский мировой судья несколько раз объяснял доктору, что до тех пор, пока не кончится распря между журналистами и двором [152] , оставлять капитал в казне — чистое безумие. Парижский нотариус подтвердил все опасения мирового судьи. Поэтому доктор решил воспользоваться пребыванием в Париже для того, чтобы продать свои промышленные акции и ренту, которая как раз шла на повышение, и положить капитал во Французский банк. Нотариус уговорил своего старого клиента продать заодно и ренту, в которую доктор, как образцовый отец семейства, с выгодой обратил капитал, оставленный Урсуле господином де Жорди. Он пообещал поручить переговоры с кредиторами Савиньена самому ловкому маклеру, однако предупредил, что для верного успеха юноше следует набраться мужества и провести еще несколько дней в тюрьме.
— В таких делах поспешность обходится в пятнадцать процентов, а то и больше, — сказал нотариус доктору. — Да и деньги вы все равно получите не раньше чем через неделю.
Узнав, что Савиньен будет томиться в заключении еще целую неделю, Урсула попросила своего опекуна один-единственный раз взять ее с собой в тюрьму. Старый Миноре отказался. Дядя и племянница поселились в гостинице на улице Круа-де-Пти-Шан, где доктор нанял несколько прилично обставленных комнат и, зная благочестивый нрав своей крестницы, взял с нее клятву не выходить без него из дому. Добрый старик гулял с Урсулой по Парижу, показывал ей переулки, лавки, бульвары, но ничто не привлекало ее внимания, ничто ее не радовало.
— Чего тебе хочется? — спрашивал старик.
— Увидеть Сент-Пелажи, — отвечала она упрямо.
Тогда Миноре нанял фиакр и отвез ее на улицу Кле, где приказал остановиться перед мерзким фасадом этого бывшего монастыря, превращенного в тюрьму [153] . Печальное зрелище высоких серых стен с зарешеченными окнами, дверцы, в которую можно войти, лишь пригнувшись (зловещий символ!), всей этой серой громады, стоящей в нищем квартале посреди пустынных улиц, как воплощение непоправимой беды, — все это так потрясло Урсулу, что она заплакала.
— Неужели, — спросила она, — молодых людей сажают в тюрьму из-за денег? Неужели долг дает ростовщику право, которого не имеет сам король? И он находится здесь! — воскликнула она. — А где именно, крестный? — добавила она, вглядываясь в окна.
— Урсула, — отвечал старик, — не заставляй меня делать глупости. Это не называется забыть его.
— Но разве, отказавшись от него, я не могу испытывать к нему никакого сочувствия? Ведь я могу любить его и вовсе не выходить замуж.
— О! — вскричал старик. — В твоем безумия столько ума, что я уже жалею, что взял тебя с собой.
Три дня спустя в руках у старика были составленные по всей форме расписки, соглашения и прочие документы, дающие Савиньену право на освобождение. Вся ликвидация, включая вознаграждение маклеру, обошлась в восемьдесят тысяч франков. У доктора осталось восемьсот тысяч, которые его нотариус, чтобы не терять процентов, обратил в боны казначейства. Двадцать тысяч франков в банковских билетах доктор отложил для Савиньена. В субботу в два часа пополудни он отправился в тюрьму, чтобы самолично освободить юношу из-под стражи, и молодой виконт, уже знавший обо всем из письма матери, осыпал своего спасителя самыми искренними благодарностями.
— Вам следует немедля ехать домой, — сказал старый Миноре.
Савиньен смущенно ответил, что ему еще нужно отдать долг чести, и рассказал о визите своих друзей и о деньгах, которыми они его ссудили.
— Я так и думал, что у вас найдется какой-нибудь особый долг, — с улыбкой сказал доктор. — Ваша мать заняла у меня сто тысяч франков, а я заплатил кредиторам всего восемьдесят тысяч; вот все, что осталось, сударь, тратьте эти деньги бережно и помните о том, что это ваша ставка на зеленом сукне судьбы,
Последнюю неделю Савиньен много размышлял о современной эпохе. Конкуренция вынуждает всякого, кто хочет преуспеть в какой бы то ни было области, много трудиться. Действия в обход закона требуют больше таланта и опытности, нежели деятельность, протекающая у всех на виду. Светские успехи не позволяют добиться положения в обществе, но лишь пожирают время и деньги, Мать уверяла Савиньена, что имя Портандюэра всемогуще, однако в Париже юноша убедился, что оно не значит ровно ничего. Его кузен граф де Портандюэр, член Палаты депутатов, был всего-навсего мелкой сошкой рядом с пэрами или придворными, и ждать от него помощи не приходилось. Адмирал де Кергаруэт существовал лишь благодаря жене. Савиньен видел ораторов, происходивших из низших сословий или из мелкопоместных дворян и ставших важными персонами. Иначе говоря, основой, единственным источником и движущей силой Общества, которое Людовик XVIII хотел создать по образцу английского, были деньги. По дороге с улицы Кле на улицу Круа-де-Пти-Шан юный дворянин изложил старому врачу итог своих размышлении, совпадавший, впрочем, с советом де Марсе.
«Мне нужно на три-четыре года скрыться, чтобы меня забыли, и подыскать себе поприще. Может быть, я составлю себе имя, сочинив трактат о политике или о нравственном состоянии общества, разрешив в книге один из важных вопросов современности. Словом, я буду трудиться в тиши и безвестности и подыскивать себе состоятельную невесту, чтобы получить право стать депутатом».