Кюре, ничего не опуская, рассказал Миноре о его собственных деяниях. Услышав о двух спичках, которые никак не зажигались, бывший почтмейстер почувствовал, как волосы у него на голове встают дыбом.
— Кто наплел вам все эти небылицы? — спросил он сдавленным голосом, когда кюре кончил свой рассказ.
— Сам покойный!
От этого ответа Миноре, которому доктор также являлся во сне, затрясся мелкой дрожью.
— Велика же милость Господа, если он из-за меня одного творит чудеса, — съязвил Миноре, которого сознание опасности вдохновило на первую в его жизни остроту.
— Все, что от Бога, естественно, — отвечал священник.
— Эта ваша фантасмагория ничуть меня не пугает, — сказал гигант, постепенно обретая присутствие духа.
— Я пришел не для того, чтобы пугать вас, сударь, ибо я никогда никому не скажу ни слова об этой истории, — ответил кюре. — Правду знаете только вы, вам и отвечать перед Богом.
— Но неужели, господин кюре, вы считаете меня способным на такой подлый обман?
— Я считаю каждого способным только на те преступления, в которых он мне покается на исповеди, — ответил священник проповедническим тоном.
— Преступление? — переспросил Миноре.
— Преступление, влекущее за собой ужасные последствия.
— Отчего же?
— Оттого, что оно не подвластно людскому суду. Преступника, оставшегося безнаказанным в этой жизни, возмездие настигает за гробом. Господь сам вступается за невинных.
— Вы полагаете, что Господу есть дело до подобных пустяков?
— Не обнимай он одним взглядом всю вселенную вплоть до мельчайших пылинок, как вы одним взглядом можете окинуть весь расстилающийся перед вами пейзаж, он не был бы Богом.
— Господин кюре, можете вы мне дать честное слово, что знаете все, что мне рассказали, только от дяди?
— Ваш дядя трижды являлся Урсуле и повторял ей эту историю. Измученная видениями, она посвятила меня в тайну, которая кажется ей настолько невероятной, что она никогда не станет ее разглашать. Поэтому вы можете быть совершенно спокойным.
— Да я и так спокоен, господин Шапрон.
— Надеюсь, — сказал старый священник. — Даже если бы откровения призрака казались мне совершенно бессмысленными, я все равно счел бы своим долгом поведать вам о них — уж слишком поразительны иные детали. Вы человек порядочный, честным путем нажили себе достаточное состояние, и вам нет нужды прибегать к воровству. К тому же вы человек простодушный, вас замучили бы угрызения совести. Все мы, от самого цивилизованного до последнего дикаря, наделены чувством справедливости, которое не позволяет нам мирно наслаждаться добром, приобретенным в обход законов, ибо разумное устройство общества сходно с устройством мироздания. В этом смысле общество имеет божественную природу. Человек не изобретает самостоятельно ни идей, ни форм, он лишь подражает тем вечным соотношениям, что наблюдает во вселенной. И вот что отсюда следует: отправляясь на эшафот, преступник волен унести с собой тайну своих преступлений, однако неведомая сила побуждает его перед смертью признаться в содеянном. Так что, дорогой мой господин Миноре, если вы спокойны, я счастлив за вас.
Миноре был настолько ошеломлен, что даже не проводил кюре до дверей. В приступе ярости, каким подвержены люди сангвинического темперамента, он отвратительно богохульствовал и осыпал Урсулу самой отборной бранью, уверенный, что его никто не слышит.
— Ну, какая муха тебя укусила? — спросила его Зелия, только что проводившая кюре и теперь на цыпочках подкравшаяся к двери.
Не помнивший себя от злости и выведенный из терпения постоянными расспросами жены, Миноре в первый и единственный раз избил ее до полусмерти; увидев, что Зелия лежит на полу и не может подняться, он опомнился, взял ее на руки и сам донес до постели. Гигант тоже слег — пришлось дважды пустить ему кровь. Когда он встал на ноги, все в Немуре тотчас заметили, как сильно он переменился. Он гулял в одиночестве и часто бродил по городу как неприкаянный. Издавна слывший человеком без царя в голове, он с некоторых пор стал слушать собеседников с рассеянным видом, словно завороженный какой-то мыслью. Наконец однажды вечером он подошел на главной улице к мировому судье, который, как обычно, направлялся к Урсуле, чтобы проводить ее к госпоже де Портандюэр.
— Господин Бонгран, мне нужно сообщить нечто важное моей кузине, — сказал он, беря мирового судью под руку, — и я хотел бы сделать это в вашем присутствии, потому что ей могут пригодиться ваши советы.
Они застали Урсулу за книгой; увидев Миноре, девушка поднялась, глядя на него величаво и холодно.
— Дитя мое, господин Миноре хочет поговорить с вами о каком-то деле, — сказал мировой судья. — Кстати, не забудьте дать мне ваши облигации — я еду в Париж и получу деньги за полугодие и для вас и для тетушки Буживаль.
— Кузина, — сказал Миноре, — у дядюшки вы жили в довольстве, не то, что теперь.
— Можно быть счастливым и в бедности, — отвечала Урсула.
— Я подумал, что с деньгами вы были бы еще счастливее, — продолжал Миноре, — и из почтения к памяти дяди хочу помочь вам.
— У вас была возможность почтить его память, — сухо сказала Урсула. — Вы могли оставить его дом, как был, и продать мне — ведь вы запросили за него такую высокую цену только в надежде отыскать там сокровища...
— Как бы там ни было, — с заметным усилием произнес Миноре, — имей вы двенадцать тысяч ливров ренты, вы могли бы выйти замуж и жить в достатке.
— У меня их нет.
— А если бы я вам их дал с условием, что вы купите себе землю в Бретани, на родине госпожи де Портандюэр, которая в этом случае даст согласие на ваш брак с ее сыном?
— Господин Миноре, — сказала Урсула, — у меня нет прав на такую крупную сумму и я не смогу принять ее от вас. Мы с вами не такие уж близкие родственники и еще менее близкие друзья. Я слишком сильно пострадала от клеветы, чтобы подавать повод к злословию. Чем заслужила я эти деньги? На каком основании делаете вы мне такой подарок? На эти вопросы, которые я вправе задать вам, каждый будет отвечать по-своему; я не хочу, чтобы люди решили, будто вы от меня откупаетесь. Ваш дядя не учил меня подлостям. Подарки можно принимать только от друзей: я не смогу питать к вам добрые чувства и поневоле буду неблагодарной, а это не в моих правилах.
— Так вы отказываетесь? — вскричал гигант, пораженный тем, что кто-то может отказываться от богатства.
— Отказываюсь, — повторила Урсула.
— Но с какой стати вы предлагаете мадемуазель Мируэ такие деньги? — спросил бывший стряпчий, пристально глядя на Миноре. — Вы что-то задумали. Что же именно?
— Да, задумал — задумал удалить ее из Немура, чтобы мой сын оставил меня в покое; он влюбился в нее и хочет на ней жениться.
— Ладно, мы подумаем. Дайте нам время на размышления,— сказал мировой судья, поправляя очки.