Senza brama, sicura ricchezza [75] .
Знайте, что я перерыла весь «Ад» в поисках самой мучительной пытки, самой страшной нравственной кары, на которую я обреку вас в ожидании вечного возмездия Божьего.
Итак, вчерашним своим поведением вы вонзили мне в сердце холодное и безжалостное лезвие подозрения. Вы понимаете? Я усомнилась в вас и так страдала, что хочу рассеять сомнения. Если оковы рабства стали вам в тягость, сбросьте их, я нимало не рассержусь. Я и так знаю, что вы человек остроумный, берегите же все сокровища вашей души для меня, пусть глаза ваши погаснут для света; не гонитесь за лестью, похвалами и комплиментами. Приходите ко мне удрученный ненавистью, измученный наветами и презрением, говорите мне, что женщины вас не понимают, проходят мимо, не замечая вас, что ни одна из них не могла бы вас полюбить; тогда вы узнаете, сколько нежности таится в сердце и в любви Луизы. Наши сокровища должны быть похоронены так глубоко в нашей душе, чтобы целый мир мог попирать их ногами, даже не подозревая об их существовании. Будь вы красавцем, я, верно, никогда не обратила бы на вас ни малейшего внимания и не открыла бы в вас множества свойств, достойных любви; хотя о причинах зарождения любви мы знаем так же мало, как о том, почему распускаются под солнцем цветы и зреют фрукты, все же одна из этих причин мне известна, и она пленяет меня. Для меня одной ваши благородные черты обладают своим особенным характером, особенным языком, особенным выражением. В целом мире я одна властна преобразить вас, сделать очаровательнейшим из мужчин, и потому я не желаю терять власть над вашим умом: перед посторонними ум ваш должен быть так же нем, как немы глаза, уста и черты. Только я одна вправе зажигать светоч вашего ума и воспламенять ваши взоры. Оставайтесь таким же мрачным и холодным, таким же угрюмым и надменным испанским грандом, каким были прежде. Вы были разрушенной крепостью, в развалины которой никто не отваживался вступить, вас созерцали издали, и вдруг вам вздумалось облегчить всем кому попало доступ к вам, так что вы, того и гляди, превратитесь в любезного парижанина. Вы уже забыли мою программу? Ваша веселость слишком ясно говорила, что вы любите. Если бы я не остановила вас взглядом, вы, чего доброго, дали бы понять самой проницательной, самой насмешливой, самой остроумной гостиной Парижа, что ваши шутки вдохновлены Армандой Луизой Марией де Шолье. Я слишком высоко ценю вас и считаю не способным примешивать к любви малейшую дипломатическую хитрость, но, не будь вы со мной простодушны, как дитя, участь ваша была бы жалка; впрочем, несмотря на эту первую провинность, вы по-прежнему вызываете глубокое восхищение
Луизы де Шолье.
От Фелипе к Луизе [76]
Господь видит наши грехи, но он видит и наше раскаяние; вы правы, дорогая моя повелительница. Я почувствовал, что прогневил вас, но не мог постигнуть причину вашего недовольства; вы объяснили мне ее и дали новый повод обожать вас. Ваша ревность, ревность Бога Израиля, преисполнила меня счастьем. Нет ничего святее и священнее ревности. О мой прекрасный ангел-хранитель, ревность — бдительный страж, она для любви то же, что болезнь для человека, — предостережение. Ревнуйте же вашего слугу, Луиза: чем сильнее будете вы его бить, тем радостнее этот покорный, смиренный и несчастный раб будет лизать палку, удары которой говорят ему о том, что вы им дорожите. Но увы, дорогая, коль скоро вы не заметили, как старался я побороть свою робость, обуздать те чувства, которые вы сочли слабыми, кто же воздаст мне за мои старания — разве что Господь? Да, я совершил над собой насилие, чтобы вы увидели меня таким, каким я был до того, как полюбил вас. В Мадриде меня считали довольно приятным собеседником, и я вознамерился показать вам, чего я стою. Если это тщеславие, то вы сурово покарали меня за него. Ваш последний взгляд привел меня в трепет, какого я не испытывал никогда, даже когда французские войска подошли к Кадису и мой король одной лицемерной фразой осудил меня на смерть. Я искал причину вашего недовольства, но не мог ее найти и приходил в отчаяние от разладицы наших душ — ведь мне необходимо исполнять вашу волю, мыслить вашими мыслями, видеть вашими глазами, радоваться вашей радостью и чувствовать вашу боль так же, как я чувствую холод или жару. Для меня преступным и ужасным было то, что сердца наши впервые перестали биться созвучно, и жизнь моя сразу утратила ту прелесть, которую обрела благодаря вам. Прогневить ее! — твердил я, как безумный. Моя благородная и прекрасная Луиза, если бы что-либо могло увеличить мою беззаветную преданность вам и мою неколебимую веру в вашу святость, так это ваш урок, который озарил мое сердце новым светом. Вы объяснили мне мои собственные чувства, растолковали то, что смутно брезжило в моем сознании. О! если вы так караете, то что же вы называете наградой? Вы позволили мне быть вашим слугой — это для меня высшее счастье. Благодаря вам жизнь моя обрела смысл: я всецело посвятил себя вам, я недаром дышу, сила моя находит себе применение, и я готов на все, даже на то, чтобы страдать за вас. Я уже говорил вам и повторяю: я всегда останусь таким, как в тот день, когда просил вас видеть во мне смиренного и скромного слугу! О, вы грозите мне, что опозорите и погубите себя, — но случись это, моя любовь лишь возросла бы от этих добровольных несчастий! Я врачевал бы ваши раны, заживлял их, я умолил бы Господа поверить, что вы невинны и что в проступках ваших виноваты другие... Разве не говорил я вам, что готов стать вам отцом, матерью, сестрой, братом, что я для вас прежде всего — семья, все или ничего, как вам будет угодно. Разве не вы сами заключили в сердце возлюбленного столько сердец? Поэтому простите мне, если порой я чувствую себя не столько отцом и братом, сколько влюбленным, и помните, что за спиной влюбленного всегда стоят брат и отец. Если бы вы могли читать в моем сердце и знали, что я испытываю, когда вы, прекрасная и сияющая, спокойная и восхитительная, проезжаете в карете по Елисейским полям или сидите в своей ложе в театре!.. Ах! если бы вы знали, сколь чужда самодовольства гордость, преисполняющая меня, когда я слышу похвалы вашему лицу и стану, если бы вы знали, как я люблю прохожих, которые восхищаются вами! Когда вы ненароком одаряете меня приветным взглядом, я возвращаюсь домой смиренный и гордый, словно получив благословение Господне, я радуюсь, и блаженство мое оставляет в моей душе долгий светящийся след; он сверкает в кольцах дыма от моей папиросы и лишний раз подтверждает мне, что кровь, которая струится в моих жилах, вся до капли принадлежит вам. Неужели вы не знаете, как я вас люблю? Полюбовавшись вами в свете, я возвращаюсь в свой кабинет, и стоит мне нажать пружину, скрывающую от чужих глаз ваш портрет, как он является моему взору, затмевая всю сарацинскую роскошь убранства, и я погружаюсь в нескончаемое созерцание: перед моим внутренним взором проплывают целые поэмы — поэмы счастья. С высоты небес я постигаю течение той жизни, о которой смею мечтать! Случалось ли вам когда-нибудь в ночной тиши или в вихре бала услышать вашим прелестным ушком мой голос? Знаете ли вы о тысячах молитв, обращенных к вам? Созерцая в молчании ваш портрет, я в конце концов постиг источник вашей прелести: он заключается в гармонии ваших пленительных черт и совершенств вашей души; глядя на ваше изображение, я сочиняю по-испански сонеты о согласии прекрасной наружности и прекрасной души, — сонеты, которых вы не знаете, ибо стихи мои настолько ниже вдохновившего их предмета, что я не решаюсь вам их послать. Сердце мое всецело поглощено вами, и я не могу прожить ни минуты, не думая о вас; если бы вы перестали одушевлять мое существование, страдания мои были бы безмерны. Теперь вы понимаете, Луиза, как мне больно, что я ненароком вызвал ваше недовольство и не смог угадать его причину? Сердце мое обдало холодом, ибо оно ощутило, что уже не бьется созвучно с вашим. Не в силах понять этого разлада, я в конце концов решил, что вы меня разлюбили; с бесконечной грустью, но все еще счастливый, вернулся я к обязанностям слуги, когда пришло ваше письмо и преисполнило меня радости. О! всегда браните меня так!