Так же, как и Владимира Олеговича Качкова.
Узнав о том, что два приехавших частных детектива собираются искать сбежавшего заместителя, двое молодых менеджеров разразились издевательским хохотом, а начальник отдела безопасности издал хриплое хрюканье, отдаленно напоминающее смешок. Главный бухгалтер – женщина лет пятидесяти, с круглым лицом и такими полными щеками, что, казалось, они наползают на глаза, приложила руку ко лбу, глядя на Макара воспаленными глазами, и тихо всхлипнула.
– Господи, может, и в самом деле вы его найдете, – простонала она. – Мы-то чем можем вам помочь?
– Все, что надо, сделаем, – подтвердил начальник отдела безопасности после того, как Бабкин коротко описал ему последний разговор с Силотским, исключив из него все, не касавшееся Качкова.
На самом деле сделать сотрудники осиротевшей фирмы ничего не могли. Но они могли рассказать то, что знали о Владимире Олеговиче. Рассказы их оказались неожиданно похожими.
– Он хитрый, себе на уме, – говорила, утирая слезы, бухгалтер Ольга Сергеевна. – Ни с кем не делится, никому ничего о себе не рассказывает, и, знаете, такой... куркуль. Дмитрий Арсеньевич ему доверял безоговорочно – ну как же, он для человека хорошее дело сделал, разве тот может его предать! – В голосе ее зазвучала злая насмешка, но не над Ланселотом, а над самой собой. – Да и я одно время тоже так думала, хотя, казалось бы, уж мне-то грех людей не знать – все ж шестой десяток на свете живу. Нелюдимый он, Качков.
В отделе менеджмента по работе с клиентами молодые ребята и две девушки, перебивая друг друга, характеризовали Владимира Олеговича так, что с первых их слов Сергей понял, насколько его не любили в фирме.
– Развернулся на новой работе, надсмотрщик! Был никем, а тут наш Дмитрий Арсеньевич пригрел его, гада, да еще и дал почти неограниченные полномочия...
– А Владимир пользовался этим на полную катушку.
– Парня уволил, который ему не понравился, – сказал, что он с клиентами плохо работает.
– На девчонок орал, когда те на лестницу тайком курить бегали. А куда им еще бегать, не на улицу же в двадцатиградусный мороз!
– На деньги очень уж жадный. Такой, знаете ли, простой мужик с деревенскими корнями, хитрющий, необразованный... Но свое всегда урвет.
– Точно. Вот и урвал... свое. А заодно и чужое.
Начальник охраны во время беседы с Илюшиным вертел в руках один карандаш за другим и с хрустом их ломал. Половинки торчали из пепельницы, нацеливаясь на Макара.
– Говорил я, тыщу раз говорил шефу: зря вы, Дмитрий Арсеньевич, так в людей верите, – в голосе мужика звучало неподдельное страдание. – Обожжетесь вы через это дело. Черт, будто накаркал!
– У вас были какие-то подозрения в отношении Качкова?
– Да не было у меня подозрений! Не нравился он мне, вот и все дела. Вы знаете, что шеф за него долги выплатил, с кредиторами его разобрался? Так это все с моей помощью делалось. Тогда-то я слова против не говорил: разобрался и разобрался, помог другу детства – и славно. А потом шеф меня как огорошит: возьму, заявил, Володьку к себе заместителем, у него есть жилка предпринимательская, а верный человек всегда нужен, на него в любой ситуации можно положиться. И взял этого... волка.
– Почему волка?
– Да потому что Качков смотрит на всех, словно из чащи. Ни улыбнуться лишний раз, ни поговорить за жизнь... Правда, бабам он нравится, и девчонки наши за ним бегали... Дуры, тьфу! У него тех баб – как грязи. То одна его после работы встречала, то другая... А ведь он женат, и детишки у него имеются. Правда, жену его я не видел, он ни фотографии ее не показывал, ни рассказывал про нее. Замкнутый очень, и никого в свои дела не пускал. Только с шефом улыбался, языком чесал – теперь-то понятно, почему. Наверное, сам же его и убедил дать ему право одному документы подписывать. Я уж теперь думаю... – начальник охраны понизил голос, наклонился над пепельницей с карандашами поближе к Макару, – уж не он ли все это затеял... со взрывом-то? С него станется, с козла!
В остальных отзывах о Качкове было так же много эмоций и мало фактов.
– Хам он, вот и все! – звенящим голосом отрезала девушка – одна из тех, кто, по словам начальника охраны, была увлечена Качковым. – И ворюга!
– Вокруг Дмитрия Арсеньевича увивался, как уж, – добавила вторая, постарше, работавшая в отделе бухгалтерии. – Они и выпивали вместе в его кабинете, и даже как-то раз пытались песни петь. – Она улыбнулась сквозь слезы, но улыбка тут же исчезла с ее лица. – Господи, что же за человек такой...
* * *
– Ты заметил, – спросил Бабкин, заезжая во двор, – насколько плохо все к нему относятся? Никто не сказал, что удивлен его поступком. Ни один человек!
– Причиной может быть его нелюдимость и нежелание общаться. Обычно все не любят закрытых людей – они сами буквально напрашиваются на подозрения в чем-нибудь нехорошем. Но в данном случае подозрения оказались обоснованными.
– Слушай, Макар, но неужели же Силотский не видел того, что описывают его сотрудники, а? Он же умный мужик! Был...
– Видишь ли, мой доверчивый друг, собственное благодеяние может закрыть глаза лучше любых розовых очков. Кто из известных сказал, что человек – это его имя? Забыл, потом вспомню. Так вот, большая доля истины в этом есть. Если бы тебя с пятого класса звали Ланселотом, то к сорока годам, вполне вероятно, ты старался бы выглядеть человеком порядочным, благородным и верящим в людей – старался настолько, что в конце концов эти качества могли действительно стать твоими, изменив характер, данный от природы. Если у покойного Дмитрия Арсеньевича и были подозрения в нечистоплотности Качкова, он вполне успешно их заглушал, поскольку стремился быть рыцарем. У меня даже есть диковатое предположение, – Макар чуть заметно усмехнулся, – не отсюда ли его любовь к мотоциклам, которым куда больше подходит название «железный конь», чем машинам...
Слушая друга, Сергей внимательно оглядывал двор, подолгу останавливаясь взглядом на машинах с тонированными стеклами, затем посмотрел на окна и балконы.
– Силотский видел облагодетельствованного им человека, – продолжал Макар, – и приписывал ему те качества, которые были для него привлекательны в людях – преданность, например. Гордость. Несгибаемость. Заменил реальное...
– Макар, на пол, – тихим напряженным голосом перебил его Бабкин, заметив, как трогается с места темно-синий джип, за лобовым стеклом которого слабо просматривался чей-то силуэт. – Ни разу не видел ее здесь... – пробормотал он, вжимаясь в кресло и полностью сосредотачиваясь на боковом стекле подъезжающей машины.
Илюшин скользнул на пол молниеносно и беспрекословно, скрючился в неудобной позе, упираясь коленями в приборную панель. До слуха его донеслись сумасшедшее воробьиное чириканье, шум приближающегося джипа и глубокий, как перед нырком, вздох Бабкина. Воображение в долю секунды дорисовало ствол, высовывающийся из приоткрытого окна и дерганно выплевывающий очереди в Сергея, не защищенного ничем.