Я не должен был ждать слишком многого от этого вещественного доказательства. Тем не менее, в памяти у меня всплыло, что в тот знаменательный субботний день, вечером которого произошло убийство, Таунсенд в одиночестве бродил по дому, а все остальные его обитатели были заняты своими делами. За стенной панелью в юго-восточном углу спальни Серены он нашел эту ловушку и заново привел в действие ее механизм.
А теперь я хотел бы привлечь ваше внимание к воскресному дню, когда я расспрашивал Таунсенда о миссис Кит. Я не думал, что этот архитектор-любитель обнаружил спрятанное золото коммодора Хобарта, и оказался прав: он никогда не занимался этим золотом. Я же повторил предупреждение коммодора Хобарта об обманчивости поверхностей, которое заканчивалось ссылкой на Евангелие от Матфея, на седьмую главу и седьмой стих. Без секунды промедления Таунсенд совершенно точно полностью процитировал этот стих, сославшись на причуды памяти, которая сохранила его. Да, так бывает. Тем не менее, мне пришла в голову странная идея. Каждый старательный читатель Библии знает эти слова. И в то же время кто, кроме священника, может мгновенно и точно процитировать их?
— Священника?
Дядя Джил обвел взглядом присутствующих:
— Тут прозвучало упоминание только об одном священнике. О докторе Динсморе из Бостона, который в случае смерти Серены и Дэйва становится наследником поместья Хобартов. Без сомнения, полный абсурд, не так ли? И, тем не менее, прежде, чем отбросить это предположение как совершенно фантастическое, я должен был спросить себя: а не может ли этот дальний родственник, церковник-профессор, по всей видимости вполне преуспевающий, оказаться по какому-то бредовому предположению архитектором-любителем Малькольмом Таунсендом?
Таунсенд упомянул, что прочел цикл лекций всего лишь прошлой осенью. Но он предпринял это турне в то время, когда академические обязанности не давали преподобному Хорасу Динсмору путешествовать по стране в роли оратора. Разве что…
Присутствующий здесь мистер Рутледж, который изучал личность преподобного Хораса, сообщил мне несколько фактов о нем. Он стал полным профессором Мансфилдского колледжа в 1919 году. Считая с 1919 года, основной даты, год 1926-1927-й стал его седьмым и в то же время… каким он стал, Джефф?
— Годом его академического отпуска! — едва не заорал Джефф. — С середины июня двадцать шестого до середины сентября двадцать седьмого он был совершенно свободен делать все, что ему нравится! Так, дядя Джил?
— Хотя технически это было вполне возможно, все же казалось маловероятным. И, тем не менее, Таунсенд, отвечая на мои вопросы, не был искренен. Он сказал своему нью-йоркскому издателю, что отправляется в лекционное турне с большой неохотой, потому что оно связано с долгим пребыванием за границей. Теперь специалисты по любому предмету имеют возможность, которой часто пользуются, выступать на званых обедах перед учеными сообществами практически в любое время. Но профессиональные услуги этого человека требуются в таком солидном учреждении, как «Мейджор Понд, инк.» (позже я позвонил в Нью-Йорк и получил подтверждение), только осенью и зимой до конца марта, ни в какое иное время года. А Таунсенд, то ли оговорившись, то ли подумав, что это не важно, заверил меня, что путешествовал за границу только летом: именно в это время у него не было никаких лекций.
Да, об искренности тут не могло быть и речи: он врал всем и вся. И хотя не просматривалось никакой связи с преподобным Хорасом Динсмором, и вообще этот вариант оставался весьма сомнительным, его необходимо было расследовать.
У нас уже имелось интересное направление расследования. Здесь, в Холле, до того, как в субботу вечером миссис Кит утащила Таунсенда, все четверо высыпали из помещения на свежий воздух и, используя лампу-вспышку, принялись фотографироваться.
Я нашел камеру, которую они использовали, и сделал весьма интригующее открытие. Среди этих фотографий должны были быть довольно четкие снимки Малькольма Таунсенда, который явно не отказывался позировать. И они там оказались. Я проявил их. А затем с любезного разрешения лейтенанта Минноча…
— Неужели я позволил бы себе чинить вам препятствия? — с довольной улыбкой вопросил полицейский.
— Итак, с разрешения лейтенанта Минноча и воспользовавшись помощью Тэда Паттерсона из «Паттерсон эйркрафт», я чартерным рейсом послал офицера Терренса О'Банниона из Нового Орлеана в Бостон, куда он и прибыл в конце понедельника, имея при себе крупномасштабные фотографии. Но с утра понедельника, прежде чем послать О'Банниона, я предпринял кое-какую необходимую предосторожность. — И снова Джилберт Бетьюн обратился к племяннику: — Ты понял, в чем она заключалась?
Джефф кивнул:
— Думаю, что да, дядя Джил. Попытка опознать Хораса Динсмора в Малькольме Таунсенде была бы совершенно бессмысленна, если бы выяснилось, что преподобный Хорас никогда не покидал Бостон. Поэтому вы позвонили в Мансфилдский колледж и под каким-то предлогом попросили к телефону доктора Динсмора. Скорее всего, вам сообщили, что доктор Динсмор отсутствует, находясь в академическом отпуске, но с ним можно связаться по почте с помощью его друга Малькольма Таунсенда из Вашингтона. Я правильно все вычислил?
— Отлично! Имело смысл посылать О'Банниона с фотографиями, и поездка принесла результаты. Хорас Динсмор был чисто выбрит и носил очки, в которых у него не было необходимости. Таунсенд, хотя украсил себя узкими усиками и обходился без очков, вне всяких сомнений, был тем же самым человеком.
— Неужели Таунсенд настолько верил в эффективность своей маскировки? Поэтому он и не возражал против фотографирования?
— В то время, — ответил дядя Джил, — я еще не знал о его увлечении камуфляжем. Сейлор рассказал мне о нем попозже. Наш герой почти не пользовался гримом; он уверенно предстал перед камерой, ибо ему и в голову не могло прийти, что кто-то опознает в Малькольме Таунсенде пастора и профессора из Новой Англии. Боюсь, что под покровом этого легкомысленного отношения крылось непомерное самомнение и высокомерное отношение к окружающим. Он с глупой самоуверенностью считал, что в случае необходимости может измениться до неузнаваемости. Но здесь ему такой возможности уже не представилось: мы его загнали в угол. Во вторник, когда О'Баннион вернулся с подписанными свидетельскими показаниям и все остальные приготовления были сделаны, мы были готовы нанести удар.
Сигара дяди Джила догорела до основания. Он кинул ее в пепельницу.
— А теперь, леди и джентльмены, нам лучше приступить к подведению итогов. Неожиданное завершение этого дела состоялось в среду вечером: спустя примерно двадцать четыре часа после ареста нашей добычи полиция уже знала все подробности его заговора. Давайте пройдем по нему шаг за шагом, по пути позволяя себе комментарии. Итак, он не был счастлив в роли профессора Динсмора из Мансфилда. Да, у него в самом деле были научные интересы, но он чувствовал себя настолько скованным, что с трудом мог дышать. Его академическая жизнь была открыта всеобщему вниманию, и этот любитель женщин не мог отдавать им должное и при всей своей любви к хорошей жизни должен был есть и пить то же, что и его коллеги.