— Понимаю, — кивнул головой Смил Пульпан, — но не делай, брат, этого никогда больше. Потому что другие могут не понять.
Пламя с ревом пробилось сквозь крышу церкви. Стропила и балки рухнули внутрь, в огонь. Через мгновение начали разваливаться и рушиться стены. В небо взвился сноп искр и дыма. Черные хлопья кружили над огнем словно вороны над полем боя.
Церковь Святой Анны разрушилась полностью. В море огня чернела только арка портала. Словно врата ада.
Всадник, влетевший на площадь, остановил покрытого пеной коня перед гейтманами сирот: Яном Краловцом, Прокоупеком, Колдой из Жампаха, Йирой из Жечицы, Браздой из Клинштейна и Матеем Салавой из Липы.
— Брат Ян! Брат Прокоп развернулся от Олавы, идет через Стжелин на Рыхбах. Требует, чтобы вы незамедлительно шли туда!
— Слышали? — Краловец повернулся к своему штабу. — Табор зовет.
— Замок, — напомнил Прокоупек, — все еще сопротивляется.
— Его счастье. Командиры, к подразделениям! Грузить трофеи на телеги, сгонять коров! Марш! Идем на Рыхбах, братья! На Рыхбах!
— Привет, братья! Привет, Табор!
— С Богом, желаем здоровья, братья! Привет, сироты!
Приветственным крикам не было конца, радость встречи и эйфория охватили всех. Вскоре Ян Краловец из Градка пожимал руку Прокопа Голого. Прокоупек расцеловывал кудлатые щеки Маркольта, Ян Змрзлик из Свойшина колотил по железным наплечникам Матея Салаву из Липы, а Ярослав из Буковины стонал в могучем объятии Яна Колды из Жампаха. Урбан Горн обнимал Рейневана. Жехорс — Дроссельбарта. Цепники и стрелки сирот здоровались с табористскими копейщиками, сланские судличники и нимбургские топорники обнимали хрудимских арбалетчиков. Здоровались возницы боевых телег, при этом чудовищно, по присущей им привычке, ругаясь.
Ветер рвал развевающиеся хоругви — рядом с Veritas vincit [251] , хостией и терновой короной Табора плескался Пеликан сирот, роняющий капли крови в золотую Чашу. Божьи воины ликовали, кидали кверху шапки и шлемы.
И все это происходило на фоне полыхающего и извергающего клубы черного дыма города Рыхбах, подожженного таборитами и уже раньше покинутого охваченными паникой жителями.
Прокоп, все еще державший руку на плече Яна Краловца, с довольной улыбкой смотрел на выстраивающуюся армию, насчитывающую теперь свыше тысячи конников, больше десяти тысяч пехоты и трех сотен нашпигованных артиллерией боевых телег. Он знал, что во всей Силезии нет никого, кто мог бы в поле противостоять этой силе. Силезцам оставались только стены городов. Либо — как жителям Рыхбаха — бегство в леса.
— Отправляемся! — крикнул он гейтманам. — Строиться к походу! На Вроцлав!
— На Вроцлав! — подхватил Ярослав из Буковины. — На епископа Конрада! Мааааааарш!
— Сегодня Пасхальный день! — крикнул Краловец. — Festum festorum! [252] Христос воскресе! Воистину воскресе!
— Resurrexit sicut dixit [253] , — подхватил Прокоупек. — Аллилуйя!
— Аллилуйя! Воспоем Богу, братия!
Из глоток сиротских цепников и таборитских копейщиков вырвалась и взвилась под небеса громовая песнь. И тут же подхватили ее мощными голосами судличники из Хрудима, щитники из Нимбурка, арбалетчики из Сланого.
Buoch vsemoguci
vstal z mrtwych zaduci!
Chvalmez Boha s veselim,
to nam vsem Pismo veli!
Kyrieleison!
Начиная движение, пение подхватили копьеносцы Зигмунта из Вранова, латники Змрзлика, за ними возницы боевых телег, легкая кавалерия Колды из Жампаха, конники Салавы, моравцы Товачовского. В конце в качестве арьергарда ехали с громким пением на устах поляки Пухалы.
Chrystus Pan wstal z martwych,
Ро Swych mekach twardych,
Stad mamy pociech wiele,
Chyrystus nasze wesele!
Zmiluy sie, Panie!
Пыль стояла столбом над Вроцлавским трактом, оставляя позади догорающий Рыхбах, таборитско-сиротская армия Прокопа Голого шла на север. В сторону темнеющей на горизонте окутанной облаками Слёнзы.
Jezukriste, vstal si,
nam na priklad dal si,
ze nam z mrtwych ustati,
s Bohem prebyvati.
Kyrieleison!
Пожары в городе еще бушевали, пригород же выгорел почти дотла, только дымил, помигивал угасающими язычками на обугленных бревнах и столбах. Слыша, что гуситское пение замирает вдали, люди начали вылезать из укрытий, выходить из лесов, спускаться со взгорий. Осматривались, перепуганные, плакали, глядя на гибель своего города. Отирали с лиц сажу и слезы. И пели. Как-никак — была Пасха.
Christ, der ist erstanden
von der marter alle
des sull wir alle fro sein
Christ sol unser trosl sein.
Kyrieleyson!
Вышли из укрытий и спустились в горы Винник францисканские монахи. Они шли, рыдая и распевая песни, к сожженному городу.
Была Пасха.
Christus surrexit
Mala nostra texit
Et quos dilexit
Нос ad celos vexit
Kyrieleison!
Армия Прокопа Голого двигалась на север. Клубы огня и столбы дыма висели над деревнями, сжигаемыми разведчиками Салавы и Федьки из Острога. Светло-красным огнем вспыхивали стрехи Учехова. Запылали Праус, Гартау и Рудельсдорф. Вскоре почти весь горизонт полыхал огнем.
Была Пасха.
Божьи воины маршировали на север. С песней на устах.
Vschni sveti, proste,
nam toho spomozte,
bychom s vami bydlili,
Jezukrista chvalili!
Kyrieleison!
Была Пасха. Христос воистину воскрес. Пожары охватили страну.
в которой различные люди — с различных точек зрения — наблюдают за тем, что проделывает история. А история, сорвавшись с цепи, проделывает черт-те что. И показывает, на что способна.
— Бедная силезская земля.
— Проклятая силезская земля!