Во дворе нам дунул в лицо холодный ветер, заставил прищурить глаза. В неуверенном туманном, сером свете все кругом виделось как под водой. Двор оказался больше, чем мне казалось ночью, он занимал добрых пол-акра. Раскинувшийся в окружении обветшавших каменных и кирпичных построек со слепыми окнами, узкий, с уклоном к востоку, он выглядел зловеще пустынным и заброшенным. Будто никогда не долетали сюда звуки церковных колоколов, уличных шарманок, человеческих голосов…
С трех сторон участок ограждала кирпичная стена высотой около восемнадцати футов. Возле нее стояли несколько погибающих платанов, некрасивых, но кокетливых, вроде гирлянд и купидонов на карнизах большого дома; деревья засыхали в смешных жеманных позах семнадцатого века. В одном углу, у покосившегося фундамента какой-то постройки, возможно бывшей маслобойни, находился заброшенный колодец. Но самые страшные мысли навевал вид каменного домика, одиноко стоявшего посередине двора, ближе к дальней стене, — темно-серого, таинственного, с зияющим проломом в двери. Скаты крыши выложены крупной скругленной черепицей, некогда красной, на ней торчала черная приземистая дымовая труба под покосившимся колпаком. Неподалеку высилось мертвое кривое дерево.
И все. Кругом застывшее море грязи с одной только широкой дорожкой, протоптанной массой людей, ходивших к выбитой двери. От этой дорожки всего два набора следов — наших с Мастерсом. Они шли под стеной домика к 0КПУ. У которого я подсаживал инспектора, когда он впервые увидел мертвого Дартворта.
Мы молча обошли вокруг домика, держась самого края Двора. Загадка становилась страшней, непонятнее… Мы оглядывались и ничего не видели. Ночью я не упустил, не проглядел ни одной детали, ни в чем не ошибся. Все было по-прежнему: каменная коробка с абсолютно непроницаемой дверью и окнами, никаких фокусов и потайных ходов, нигде пи единого следа, оставленного до того, как мы с Мастерсом вышли. Неопровержимая истина.
У Мастерса оставалась последняя ниточка, но и та быстро оборвалась.
Мы подошли к другой стене домика, слева, если смотреть от черного хода. Здесь Мастерс остановился, переводя взгляд с сухого дерева на стену.
— Смотрите… — В мертвой тишине голос инспектора звучал очень громко и хрипло. — Дерево. Знаю, всего прочего оно не объясняет, но, возможно, объяснит отсутствие следов… Очень ловкий, натренированный человек вполне может прыгнуть со стены на дерево, а с дерева на крышу домика. Знаете, расстояние не слишком большое…
Макдоннел уныло кивнул:
— Да, сэр. Мы с Бейли тоже об этом подумали первым делом. Потом кто-то принес лестницу, я влез на стену и попробовал. — Он ткнул пальцем вверх. — Видите сломанную ветку? Черт возьми, я едва шею не сломал. Дерево высохло, сэр, в труху сгнило. Сам я довольно легкий, и все-таки, как дотронулся до ветки, она сразу сломалась. Нет, никакого серьезного груза она не выдержит. Сами проверьте. На мой взгляд, дерево играет другую роль…
Мастерс обернулся.
— Ох, ради Господа Бога, перестань умника из себя корчить! — проворчал он. — Какую?
— Ну, я задумался, почему вся компания сидела в доме, а Дартворт заперся здесь один…
Инспектор с озадаченным и взволнованным видом протер кулаками глаза, тупо уставившись в землю под деревом, на легкое возвышение, где стоял домик.
— …а потом догадался. Именно под этим деревом на глубине в семь футов покоится наш хороший знакомый Луис Плейг. Видно, его волновать не хотели. Любопытно, как предрассудки…
Мастерс шагнул по нетронутой земле и протянул руку к дереву, чтобы проверить его крепость. Ветка отломилась, что вызвало его раздражение.
— Ну еще бы, не любопытно… Ох, Берт, сколько от тебя пользы! — Инспектор швырнул ветку на землю и грозно повысил тон: — Немедленно прекрати, не то я огрею тебя этой палкой! Человека убили. Мы должны выяснить, каким образом, и если ты дальше будешь молоть чепуху насчет предрассудков…
— Согласен, это не объясняет, как убийца попал в домик. Однако, с другой стороны, по-моему, возможно…
— Ох, — вздохнул Мастерс и обратился ко мне. — Знаете, должен быть какой-то ход, — угрюмо повторил он. — Слушайте, можно ли категорически утверждать, что до нашего прихода никто не оставил следов? Смотрите, сплошная грязь, а идя к двери…
— Можно, — решительно заявил я.
Инспектор кивнул. Мы молча вернулись к дверям домика, который крепко хранил свою тайну. В сонный утренний час мы трое вроде бы не были профессионалами с ослабленным зрением, а все же нам показалось, будто этот старый домик омолодился, а за забором можно увидеть красные кресты на дверях и надпись: «Боже, смилуйся над нами»… Когда Мастерс пролез в темноту сквозь разбитую дверь, в моей тяжелой голове возникали догадки о том, что он видит.
Стоя во дворе с сержантом Макдоннелом, я постарался прогнать фантастические картинки. В холодном воздухе изо рта вырывались клубы пара.
— Вряд ли мне следует принимать участие в расследовании, — пробормотал сержант. — Знаете, я служу в управлении на Вайн-стрит, а делом наверняка займется Скотленд-Ярд. Хотя все-таки… — Он круто развернулся на месте. — Эй! Я спрашиваю, в чем дело, сэр?
Изнутри послышались скрип и треск, настолько отвечающие моим безумным фантазиям, что я даже не сразу увидел луч фонарика Мастерса. Тяжело дыша, инспектор через секунду показался в двери.
— Странно, — очень тихо проговорил он, — знаете, порой в голове без конца крутится какой-то стишок, куплет, чепуховина, от которой невозможно отделаться, твердишь и твердишь целый день, стараешься прогнать, забываешься и опять повторяешь… А?
— Перестаньте молоть чепуху, говорите толком, — одернул я его.
— Да, да. — Мастерс тяжело повернул голову. — Вот что я повторял про себя — не знаю почему, может, для утешения, — всю ночь мысленно повторял: «Последняя соломинка, сломавшая спину верблюду». Вот именно. Снова и снова. Последняя соломинка, сломавшая спину верблюду… Богом клянусь, кто-то за это ответит! — прогремел он, хватив кулаком по железному шпингалету. — Вы, конечно, уже догадались. Остается дождаться утренних газет. «Отвернувшийся худой мужчина»… Кто-то снова утащил кинжал, вот что! Его нет. Он украден, исчез… Думаете, его снова хотят пустить в дело?
Он по очереди окидывал нас довольно-таки диким взглядом.
Почти целую минуту никто не произносил ни единого слова. Макдоннел неожиданно рассмеялся, впрочем, с тем же безнадежным отчаянием, в каком пребывал Мастерс.
— Стало быть, я уволен, — заключил сержант.
И молча пошел прочь со двора, напоминавшего утренний зал после бала. На фойе уже чуть розовевшего неба замаячил лилово-серый купол собора Святого Павла. Инспектор изо всех сил пнул попавшуюся под ногу консервную банку. На Ныогейт-стрит резко сигналил автомобильный клаксон, под золоченой статуей Правосудия на куполе Олд-Бейли грохотали тележки молочников.
Я вернулся к себе домой после шести, в два часа дня очнулся от полного забытья, когда кто-то раздвинул шторы и объявил о поданном завтраке.