Д-р Ботвинк тоже допил бокал, но в отличие от Роджерса не поставил его на стол. Вместо этого он подошел к графину и наполнил бокал еще раз.
— Не понимаю, — заметил он, — чем у этих маркширских полицейских — хоть они и толковые люди, разумеется, — будет лучшее положение, чем у вас?
Сержант пожал плечами.
— Не моего ума дело, — коротко ответил он. — Это не входит в мои обязанности, вот и все.
— А по-моему, доктор Ботвинк, — вмешался сэр Джулиус, — вряд ли вы в таком положении, вряд ли кто-либо из нас в таком положении, позвольте мне заметить, чтобы диктовать сержанту, что он должен делать и чего не должен. Он знает свои обязанности, и я уверен, что он не нуждается ни в чьей помощи, чтобы их выполнить.
— Как вам угодно, сэр Джулиус. Я вполне осведомлен о том, как важно в этой стране знать свое положение и место. И я никогда не занимал такого положения, в котором я имел бы право что-либо кому-либо диктовать. Мне просто пришло в голову, что в служебных интересах сержанту было бы выгоднее, когда его коллеги сюда явятся, не только отчитаться в фактах, но и дать им объяснение. Но я выступил как выскочка и ничего больше не скажу.
Прошло некоторое время, прежде чем эти педантичные фразы дошли до умов, отуманенных волнением и усталостью. Первой смысл сказанного ухватила Камилла.
— Доктор Ботвинк, — спросила она напрямик, — вы знаете, кто убил Роберта?
— Конечно. — Он отпил вина и добавил: — И лорда Уорбека. И миссис Карстерс. Это одно и то же лицо.
Внезапно раздался резкий звук. Сюзанна уронила из рук бокал, и он разбился у ее ног. Бриггс отошел от своего места у двери и бесстрастно собрал осколки. Остальные замерли. Д-р Ботвинк не обратил на это никакого внимания. Он вертел в руках пустой бокал и разглядывал его с задумчивой улыбкой. Он явно не собирался больше ничего говорить.
— Продолжайте, доктор Ботвинк, — понукала его Камилла. — Продолжайте!
— Что скажете вы, сэр Джулиус? Должен ли я, в моем положении, говорить? Или, — он повернулся к Роджерсу, — так как это, в сущности, дело полиции, дайте мне совет, сержант, не следует ли мне, строго говоря, приберечь мои конфиденциальные сведения для властей, когда они сюда явятся?
Сержант Роджерс густо покраснел и с трудом заговорил.
— Я понял так, сэр, — сказал он, — что вы уже сообщили мне все, что вам известно. Если у вас есть еще данные, вы вправе сообщить их, когда будете давать показания следователю, который будет вести это дело. Но вам придется объяснить ему, почему вы сочли нужным утаить это сначала.
— Об утаивании нет и речи, сержант. Я скажу ему то же самое, что уже говорил вам. Я скажу ему, чтобы он прочел «Жизнь Уильяма Питта». — Он взглянул на один из книжных шкафов и добавил: — Я вижу, что вы не последовали моему совету? Вы не просмотрели эту маленькую работу покойного лорда Розбери?
— Нет, — ответил Роджерс коротко, — не просмотрел.
— Очень жаль. Но еще не поздно. У вас еще есть время.
— К чему вы приплетаете сюда Уильяма Питта? — сказал сэр Джулиус. — Я понял вас так, что у вас есть какая-то теория о том, как прошлой ночью погиб мой несчастный родственник. А теперь вы уклоняетесь отдела и заводите разговор о человеке, который умер сто лет назад.
— Гораздо больше, чем сто лет назад. Говоря точно, в 1806 году. Но это небольшой период в истории такой страны, как Англия, где пережиткам прошлого дозволяется не только существовать, но и оказывать влияние на настоящее в самой прискорбной мере.
— Если вы так думаете, то вы ничего не знаете о современной Англии, сэр!
— Так ли? Тогда позвольте мне сказать, что вы ничего не знаете об истории Англии! Именно из-за вашего равнодушия и равнодушия вам подобных к урокам вашего собственного прошлого современная Англия изобилует историческими анахронизмами. Поскольку я сам историк, может быть, мне бы следовало этому лишь радоваться, но если я вижу, что пренебрежение простой реформой, необходимость которой была очевидной еще в 1789 году, если только не раньше, стоило сейчас этой стране трех жизней, то я думаю, что вы как нация заходите в своем консерватизме слишком далеко!
Очевидно, д-р Ботвинк чувствовал, что последней уничтожающей фразой совершен по сокрушил противника, а раз так, то нечего больше и говорить. Он повернулся спиной к сэру Джулиусу, поставил свой бокал обратно на поднос и направился было к двери, но его перехватила Камилла. Мягко, но решительно она взяла его за руку и повела обратно, на середину комнаты.
— Пожалуйста, не сердитесь на нас, доктор Ботвинк, — сказала она. — Мы не так умны, как вы, и никто из нас не знает истории. Мы все очень устали и перепуганы, по крайней мере я. Пожалуйста, ну, пожалуйста, сжальтесь над нашим несчастьем и объясните нам, о чем вы говорите? Вы можете начать с 1789 года, если это действительно нужно, но только скажите нам хоть что-нибудь.
Д-р Ботвинк не в силах был противиться, когда взывали к его тщеславию.
— Если вам угодно, миледи, — сказал он, чопорно поклонившись на иностранный манер.
Он встал точно посредине ковра, расставил ноги, заложил руки за спину, задрал голову и начал ясно и громко, словно читал лекцию:
— Мне предложили начать мое изложение с 1789 года. Я обратился к событиям этого года только ради иллюстрации или аналогии. Когда сегодня утром я посоветовал сержанту Роджерсу ознакомиться с биографией Питта-младшего, я сделал это просто для того, чтобы обратить его внимание на такое стечение обстоятельств, которое давало, как мне казалось, готовое объяснение преступлению, расследуемому сержантом. Я не хотел выдвигать себя на первый план. Я думал, что, поняв мой намек, он будет в состоянии разрешить эту проблему сам. Я думал, что он увидит — как вижу я, — что это дело является замечательным примером того, как история повторяется. Но должен признаться, что последующие события заставили меня усомниться в правильности моей гипотезы. Под влиянием напряженной обстановки я второпях решил, что мой диагноз ошибочен. Однако дальнейшее расследование показало, что моя ошибка состоит в этом последнем допущении, а не в первоначальной теории. Короче говоря, я был с самого начала прав. История повторилась — и даже в большей степени, чем я сначала предполагал.
Д-р Ботвинк сделал паузу. Он вытащил из кармана платок, тщательно протер очки, надел их и затем продолжал:
— Сэр Джулиус охарактеризовал события, свидетелями которых мы явились, как совершенно нехарактерные для Англии. Позволю себе не согласиться с ним. Все это могло случиться только в Англии. Это поистине чисто английское преступление. Я несколько удивлен, что именно он не смог этого понять. Вы можете возразить, — продолжал историк, хотя его слушатели, завороженные потоком речи, не проявляли ни малейшего намерения возражать, — что преступление, и, во всяком случае, убийство, по существу, вненациональное явление и что, следовательно, не может быть разницы между убийством английским и не английским. Но это заблуждение. Исследуя преступление, мы должны рассматривать его в двух аспектах: во-первых, самый акт, который, по существу, одинаков во всех странах и при всех системах судопроизводства, во-вторых, социальную и политическую обстановку, в которой он совершен. Словом, говоря попросту, мы должны выяснить мотив преступления. Мотив, весьма важный в одних социальных условиях, может оказаться несуществующим в других. А раз мотив известен, обнаружить преступника — это вопрос дедукции.