Барбер глянул на документы, которые констебль рассматривал в свете фонаря.
— Кажется, они просрочены, — произнес он печально, почти униженно.
— Поэтому, милорд, мне придется просить вас…
Здесь вдруг неожиданно вмешался Дерик:
— Господин офицер, может быть, вы доложите о случившемся вашему начальству, и старший констебль приедет в гостиницу, чтобы обсудить все вопросы с господином судьей? Может быть, не стоит решать все здесь?
Констебль явно почувствовал облегчение и согласился с предложением Дерика.
— Вы правы, сэр, — откликнулся он. — Я только хотел бы записать вашу фамилию и фамилию другого господина. — Он снова вынул блокнот.
Через пару минут формальности были закончены, по крайней мере на данный момент. Петигрю пошел пешком в гостиницу, которая была совсем близко, а Дерик, почувствовав себя вправе распоряжаться, твердо заявил, что отвезет судью домой, и сел за руль, не дожидаясь разрешения.
"Проклятый старый дурак! Проклятый старый дурак!" — повторял про себя Петигрю, шагая к гостинице. Голова болела от удара, который он получил, когда машина врезалась в бордюр, ноги промокли. Он чувствовал себя усталым, побитым и злым. Петигрю был очень зол. Во всем виноват Стригун. Если бы не он, Петигрю спокойно спал бы сейчас в своей кровати в Лондоне. Ему стало казаться, что несчастный случай вслед за шумным весельем был специально спланирован судьей, чтобы доставить ему неприятность. Просроченные права и страховка судьи добавляли злости. Казалось бы, мелочь, но он испытывал мрачное удовлетворение оттого, что его враг оказался в унизительной ситуации. С другой стороны, Фрэнсис негодовал по поводу того, что судья Его Величества допустил столь позорную оплошность. Пожалуй, ни один судья не избежал критики со стороны Петигрю. Он пародировал и высмеивал их всех на вечеринках в адвокатской столовой, хотя многие ему нравились как личности, а некоторые вызывали восхищение. Но ни перед кем не преклонялся. Петигрю слишком хорошо знал их и изучил до такой степени, что не питал никаких иллюзий. Что касается судейской профессии в целом, то он испытывал к ней невыразимое глубочайшее почтение. Это было то, чем и для чего Петигрю жил. Поэтому все, что могло запятнать доброе имя его замкнутого сообщества в глазах остального мира, за пределами узкого круга юристов, волновало его до глубины души. И чем дальше отступали личные обиды, тем ужаснее представлялось то, что совершил Барбер. Когда адвокат подошел к гостинице, им владела лишь одна мысль: любой ценой не допустить, чтобы это происшествие попало в газеты.
"Старший констебль города — разумный человек, — размышлял он. — В любом случае уголовное дело не будет возбуждено. В этом можно не сомневаться. Будем надеяться, что старший констебль нагонит страха на молодого полицейского и тот не проболтается. Что касается Маршалла, то тот, кажется, правильно соображает. Здесь будет все в порядке, но все же не помешает поговорить с ним утром. К счастью, не было посторонних свидетелей, кроме одного, который уже ушел, когда этот старый идиот назвал свое имя. Кстати, странно, что он сбежал… Всегда трудно заставить людей молчать, но можно…"
Размышляя таким образом, Петигрю толкнул вращающуюся дверь гостиницы и зажмурился, ослепленный ярким светом в холле. Он прошел через холл к лестнице мимо двери, ведущей в бар, и услышал, как кто-то крикнул: "Мы закрываемся, господа!" Фрэнсис удивился — он думал, что уже глубокая ночь. Правда, ужин, как всегда, начался довольно рано и благодаря судье закончился раньше обычного. Но за вечер произошло так много событий, что Петигрю засомневался, не закрывается ли гостиничный бар позже обычного. Открыв дверь, он заглянул внутрь, чтобы посмотреть на часы.
В баре было полно народу. Подвыпившие посетители шумно переговаривались, опорожняя кружки. Теплый, влажный воздух был пропитан табачным дымом, ароматом пива и людскими запахами. Петигрю увидел время на часах, висевших на противоположной стене, и повернулся к выходу, но тут заметил оживленную группу под часами. Три или четыре солдата и пара гражданских сгрудились вокруг круга для метания дротиков. Невысокий полный мужчина средних лет в ярком клетчатом свитере приготовился бросать. По всей видимости, игра была в завершающей стадии, потому что страсти накалились до предела. Было также ясно, что бросавший — большой мастер. Его бросок был встречен восторженными возгласами.
— Давай тридцать четыре! — крикнул кто-то. — А, теперь осторожней, Корки. Целься в…
Но видно было, что Корки сам знал, что ему надо делать. Он уверенно бросил второй дротик. Вокруг опять зашумели.
— Двойная семерка! Теперь двадцать! — сказал чей-то голос.
Петигрю почувствовал азарт, хотя ничего не понимал в этой игре. Ему очень захотелось, чтобы Корки сделал все как надо, и он ждал последнего броска, затаив дыхание. Ему не стоило волноваться. В наступившей тишине Корки привстал на цыпочки с грацией танцора, несмотря на свою полноту, аккуратно прицелился и метнул последний дротик. Двойная десятка! Казалось, от шума зазвенели все стаканы и кружки в баре. Болельщики трясли руку вспотевшему, но абсолютно спокойному победителю, грозя ее вывихнуть, и хлопали его по спине. Когда он наконец отошел, чтобы допить свой стакан, бармен громко объявил:
— Время, господа, прошу вас!
В первый же момент, когда Петигрю увидел Корки, он понял, что видит его не в первый раз, но узнал только тогда, когда обратил внимание на то, с каким достоинством тот принимал восторги своих болельщиков. Как ни странно, Петигрю встречался с этим человеком не далее как сегодня днем. Впрочем, он видел его совсем в другой обстановке, поэтому и не узнал сразу. Петигрю пришел сегодня к началу рассмотрения дела об убийстве не столько для того, чтобы послушать вступительную речь Фродшама перед присяжными, сколько для того, чтобы получить истинно эстетическое удовольствие, наслаждаясь ораторским искусством Бимиша. Бимиш в суде — торжественный, одетый во фрак и полосатые брюки, и Корки в баре — чемпион по метанию дротиков, — казалось, что может быть общего между ними? Но это действительно был один и тот же человек.
Петигрю, посмеиваясь, поднялся по лестнице в свой номер. В завершение вечера от сделал интересное открытие. "Если кто-нибудь может сообщить судье Его Величества, — повторил он про себя, вспоминая красочные, утонченные интонации Бимиша, выступающего в суде, — об измене, убийстве, тяжком или опасном преступлении, совершенном обвиняемым, пусть он выйдет и заявит об этом до того, как жюри присяжных вынесет свой вердикт". Петигрю подумал: бывал ли кто-нибудь из знакомых Бимиша по бару на заседаниях суда и слышал ли он, как Бимиш произносит эту тираду? Возможно, он скрывал эту сторону своей жизни так же, как, вне сомнения, скрывал свои походы в гостиницу от судьи. "Интересно, знает ли Стригун, что его клерка зовут Корки?" — подумал Петигрю.
На какое-то время удовольствие, которое он получил, узнав о перевоплощении Бимиша, вытеснило его мысли о Барбере. Но теперь эта проблема вновь возникла перед ним с удвоенной силой. Думая о том, как скрыть неприятное происшествие, он упустил из виду Бимиша. Клерки всегда все знают. Можно ли положиться на Бимиша? После того, что он увидел сегодня, у Петигрю возникли сомнения. Вряд ли следует ожидать, что посетители бара достаточно благо разумны и способны хранить тайны. Единственная надежда, что Бимиш никогда не допускает Корки в свою профессиональную жизнь. Так Петигрю и лег в постель — нахмурив лоб и сморщив нос.